и глобальный пшик, и вниз устремился дождик, воняющий антисептиком.
– Спиртовка пошла… эх, если б хотя бы не изопропиловая… ты думал, просто так у нас на поверхности так чисто, будто тротуары шампунем моют? Поспешим, а то с ног до головы провоняем этой фигней. Да, это массовое обеззараживание, если не понял…
В очередной подворотне Ежилец хмыкнул и наклонился к неплотно закрытому канализационному люку.
– Подсоби!
Вдвоем они своротили тяжеленную чугунину, и Ежилец велел спускаться. Олег ссыпался по лестнице из скоб, а компаньон вернул люк на место и тоже спустился.
Они стояли в полукруглом коридоре из разномастного красного кирпича, каждые пятнадцать-двадцать метров освещаемого тусклыми желтыми плафонами.
– Идем на говно! – провозгласил Ежилец и отправился в закат. Запах по мере движения начал усиливаться.
В подвальной прохладе голого Олега стало ощутимо потряхивать. Чтобы отвлечься, он решил продолжить беседу беспечного туриста:
– А вообще как у вас тут все устроено?
– Как всегда: наверху элита, наконец-то у неё появилась возможность жить отдельно от остального быдла и срать на него сверху. Видел… ах да, не мог ты пока этого видеть. Короче на вершинах небоскрёбов у них целый городок из коттеджей, парков и прочего говна. Между небоскребами – дороги. Живут и развлекаются они там. На нулевой уровень спускаются только работать – артисты, юристы, чиновники и прочая пафосная дрисня.
Вышли в тоннель побольше. Сбоку дорожки – ржавый парапет, снизу – толстенная ржавая труба, которая гудела и чавкала. Местами под ней разлились зловонные лужицы. Ежилец достал из кармана два грязных респиратора, один надел сам, другой протянул Олегу.
– В самих “свечках” живет обычный люд – когда-то офисные, а теперь – домашние, на удалёнке. Первые этажи отданы под всякие кафешки, магазины и прочее дерьмо.
Олегу показался странным гладкий да ладный язык матёрого экскурсовода, на котором Ежилец вещал, но решил пока не брать в голову. Тем более, что провожатый чуть ли не в каждой фразе исходил, так сказать, на дерьмо.
– Ну, а здесь, внизу, обитают самые сливки. Которые в унитаз. Говночисты, контрабандисты да “внешки”.
Из прямоугольного в сечении тоннеля они вышли в огромное помещение, в центре которого торчали десятки исполинских насосов – в них сходились трубы из многочисленных тоннелей, а от них вверх, в темноту, уходили другие трубы. Насосы наполняли помещение неприятным гулом. Рукотворный грот освещался весьма эпизодически.
– Вот мы и в родном Нижнефекальске, – сопроводил реплику жестом конферансье Ежилец. – Как и вся Россия сидим на трубе! Но с говном.
По залу сновали тощие изгвазданные люди. Порой среди них попадались умытые и тренированные, одетые по походному – в камуфляж и берцы – экземпляры. У стен горы хлама соседствовали с ящиками, грудами мешков и навесами, под которыми бурлила жизнь: где-то заключали сделки, где-то дулись в карты, сидя
