няня домой через четыре часа, и Шумский, увидя женщину, невольно изумился, на столько лицо ее было тревожно и выдавало внутреннее волнение. Глаза были заплаканы.
– Что с тобой, Авдотья? – воскликнул он.
– Ничего. Богу молилась.
– Так что ж такая стала… Будто тебя избили. Аль ты Богу-то в страшных грехах каких каялась…
Авдотья вспыхнула, все лицо ее пошло пятнами, а затем тотчас же стало бледнеть, и все сильнее… Наконец, мертво-бледная она зашаталась… Если бы молодой человек не поддержал женщину вовремя за локоть и не посадил на стул, она бы, по всей вероятности, свалилась с ног. «Угодил!» – подумал Шумский и прибавил:
– Устала ты, видно. Далеко ходила. Приляг. Отдохни. Иль чаю напейся, что ль…
И уйдя к себе в горницу, Шумский думал, ухмыляясь:
«А видно, у моей мамки есть на душе кой-что непростое… Как я ее шарахнул невзначай… И какое же это слово “страшное”, как она называет, может она сказать Пашутке? Какая-нибудь тайна между ними двумя. Вернее, такая тайна, которой Пашутка еще не знает и теперь, узнавши, изменит свое поведение. Увидим, увидим».
К удивлению Шумского, Авдотья через час отказалась наотрез идти к Нейдшильдам и умоляла своего питомца дать ей отсрочку.
– Ну, хоть денька три… Ради своего же счастья обожди, соколик.
– Да отчего? Помилуй!
– Не собралась я еще с духом. Ради Господа не неволь. Хуже будет. Страшное это дело.
Шумский махнул рукой и согласился поневоле…
«Верно попал! Сам того не желая, прямо в цель».
Глава XII
Между тем юная баронесса, очевидно, избегала встречи со своим портретистом и не давала сеансов.
Три дня еще напрасно являлся Шумский к Нейдшильдам.
Барон был очень любезен с ним, сажал и задерживал болтовней. Он, по-видимому, был особенно в духе от предстоящего путешествия за границу, в Веймар, на поклон к великому старцу Вольфгангу Гёте.
В первый день барон задержал Андреева подробным описанием дома Гёте в Веймаре, его рабочего кабинета, крошечной спальни с одним окошком, где едва помещались кровать и одно кресло…
В другой раз барон два часа продержал Шумского, развивая один свой новый проект водоснабжения домов водой.
По проекту барона следовало устраивать не покатые, а плоские крыши со стенками, наподобие резервуаров, а посредине ставить громадную печь. Весь нанесенный зимой снег долженствовало растапливать, и чистая вода по трубочкам текла бы во все комнаты жильцов.
Мысль эту лелеял барон тогда, когда о водопроводах в городах Европы не было и помину. Проект его крыш и печей канул в Лету, а мысль была все-таки непраздная и в ином, более разумном, виде стала через полстолстия действительностью.
Шумский на этот раз слушал барона терпеливо, задумчиво, почти грустно. Он называл красноречивые разглагольствования финляндца «шарманкой» и обыкновенно избегал их, прерывал.
– Не
