со свойственной ему вежливостью, что «пить очень хотелось» – он наливал и пил. Пил беспрерывно – даже ночью в командировке: специально делал заначку из пары бутылок крепленого вина, просыпался, булькал в стакан и пил. Или тянул из горлышка. Он стал занимать и перезанимать и не отдавать значительные суммы. Сделался вспыльчив, заносчив и мелочен: играя на деньги, спорил из-за каждой копейки, даже если был неправ. Перестал понимать шутки и однажды чуть не подрался с незадачливым шутником.
Чюрлёнис запил «по-чёрному» от страха и отчаянья: на его глазах умирал от удушающих приступов астмы родной отец, обугливалась от горя мать, тайком выла младшая сестра, бессильно суетился сестрин муж со своими бесполезными горкомовскими связями и властью. А врачи разводили руками и советовали «готовиться к худшему», потому что таких частых и затяжных приступов астмы в их практике не бывало. Но что значит «готовиться к худшему»? Как готовиться? Возможно ли? Никто этого объяснить не мог.
Смерть – даже самых близких людей – пережить можно. Но переживать ее систематически в течение длительного времени и не свыкнуться с ее неизбежностью – нельзя. Но Чюрлёнис к смерти отца привыкнуть не хотел и не мог – подсознательно, сознательно и чисто физиологически. В покрасневших глазах его стоял непреходящий страх и упрямое несогласие; усы неопрятно разрослись и топорщились во все стороны; апельсиновый румянец опухших щек покрылся не сбриваемой щетиной.
С каждым новым приступом астмы смерть со своей беспощадной косой подходила все ближе и ближе к отцу Чюрлёниса и выглядела все страшней и безобразнее. И каждый раз отступала, так и не завершив окончательного замаха. Это длилось долго – так долго, что самой смерти, в конце концов, надоело приходить, пугать и размахивать попусту, и однажды она просто взяла и не пришла. И перестала приходить, отложив на потом свой окончательный визит. Отец Чюрлёниса перетерпел – и оправился от болезни. Врачи развели руками и посчитали это чудом.
Это было зимой.
Летом у Чюрлёниса резко ухудшилось зрение. Козьма Прутков говорил, что самое вредное для зрения это болезнь глаз. Стали проверять глаза. Но никакой болезни глаз у Сереги Чурляева не обнаружили. Было установлено, что сетчатка обоих глаз отслоилась, что и привело к ухудшению зрения. Ремонтировать сетчатку тогда еще не умели. Чюрлёнис ни на что больше не жаловался – только на зрение. Закаленный как сталь он усмехался и сравнивал себя с Николаем Островским, но становиться героическим писателем-инвалидом не хотел. Он всегда оставался только благодарным читателем – даже когда сочинял вместе со мной тот самый «Путеводитель по Москве». Но теперь этот читатель не мог прочитать даже самого крупного заголовка в газете. Теперь он мог только слушать. Он приходил ко мне вместе со своим другом-поводырем Михалычем, ложился на диван и просил почитать что-нибудь из путеводителя. Я открывал бутылку портвейна, разливал по стаканам и начинал читать. Я читал:
– О пиво! Как много столетий ты будоражишь кровь, превращая ее в нежнейшую брагу, что растекается
