медленно спускались вместе с очередью вниз, – вы поднимаетесь и выходите на улицу. Мы вам советуем хорошенько отдохнуть, потому что завтра вам предстоит интереснейшая прогулка на Выставку Достижений Народного Хозяйства…
Мы снова разливали по стаканам и чокались:
– Будь здоров!
– И ты не хворай!
Мы выпивали залпом, и я продолжал читать. Это было в конце лета.
А осенью Серега Чурляев умер.
Это была неправильная смерть – так решили все. Это было так неправильно, что ни у кого не находилось верных слов объяснить, что же такое произошло. Верных чувств, соответствующих случаю, тоже не было: только многомерное удивление и досада – будто Чюрлёнис обманул всех, сбежал от нас как должник от злых кредиторов, исчез без предупреждения – и теперь знает что-то чрезвычайно важное, но не торопится сообщать нам об этом и посмеивается. Тогда и появился этот бред, – будто обманутая старшим Чурляевым смерть вернулась и в отместку отыгралась на его сыне, нашем друге Чюрлёнисе. Тут уж в придачу вспомнили, на сколько коварной бывает смерть: как она умеет догонять и ждать, обладая нечеловеческим терпением; как может подкрадываться и ударять с неожиданной стороны; как приходит в гости без приглашения – даже в пост и по великим праздникам. Вспомнили всю эту чепуху, а вдогонку к ней и всякую прочую, чесали почем зря своими языками вплоть до похорон, во время похорон и после – и даже после поминок. Никак не могли остановиться – молодые, здоровые, напуганные…
Мой друг Вовка Сельницкий ненавидел смерть и похороны. В них было что-то настолько лживое, настолько лицемерное, что этот ритуал вызывал у него лишь злость и ярость. Мы тоже это ощутили: впервые – на похоронах Серёги Чурляева.
Чюрлёнис оставил нас… в дураках! этой своей неожиданной смертью.
Мы шли и обиженно думали, что он, вот, теперь уже все знает, смотрит на нас снисходительно, как на муравьев, а мы тут – в полном тупизме по его вине – тащим на своих плечах этот разукрашенный ящик да еще должны скорбеть по этому поводу!
Какая скорбь?!
Только злость и досада!
Родителей его жалко – это да. И сестру. Они его так любили – а теперь потеряли и переживают. Если кого и жалеть, то не того, кто ушел, а тех, кто остался!
Не задерживаясь долго на официальных поминках, мы пришли ко мне всей компанией – парни и девчонки – и устроили свои злые поминки, в которых раздражение и досада превалировали над всеми остальными чувствами. А потом вдруг в комнате сделался голодный животный страх – ведь все мы были молоды, здоровы, напуганы и совершенно не готовы к такого рода смерти своего друга – ни с того, ни с сего!
Мы почувствовали себя очень уязвимыми, будто в драке с коварным невидимкой. От испуга одна из наших девиц осталась у меня на ночь, когда все расходились по домам, – в надежде заглушить этот страх ласками и накормить объятьями, но не преуспела в этом и ушла, не дожидаясь утра, так и не
