уровня, позволяя мне с завидным успехом подавлять и заталкивать любовь к Остину в самый дальний ящик на дне моей души, закованный железными цепями и множеством неприступных замков.
Порой кажется, что моя жизнь состоит исключительно из сплошной череды защитных масок, которые мне приходится сменять в зависимости от обстоятельств.
Днём – невзрачная серая пацанка, прячущая своё лицо под капюшоном, а тело – под толстыми слоями тряпья, просто чтобы скрыться от преступности Энглвуда и избежать ненужных проблем.
Ночью – красивая танцующая вещь, бездушная кукла, игрушка для пошлых забав богатых мужчин и машина по зарабатыванию денег для решения семейных долгов.
Дома – я надеваю маску сдержанности, спасающую от бурлящей магмы злости и ненависти к Филиппу, готовой в любой момент выбраться из глубин наружу и разорвать всё на своём пути, включая меня.
Но даже эта маска не даётся мне с тем трудом, как мучительный образ лучшей подруги, младшей сестры, девушки, которая не любит. Она не умирает от желания закричать на весь мир о своей правде, что никому не сделает лучше.
Эта правда никому не нужна.
Ему она не нужна, я это знаю точно.
Ведь он всё равно не услышит. Не так поймёт. И, конечно же, не ответит.
Именно поэтому эта девушка хранит долголетнее молчание, таит свой секрет и смиренно терпит. Ведь хуже долгих страданий от тайной любви могут быть лишь секунды безжалостной правды, что отразится в зелёном взгляде слегка раскосых глаз, преисполненных жалости и сострадания, когда он скажет о том, что я и так прекрасно знаю.
Он любит меня, но совсем не так, как я того желаю.
И сегодня он вновь дал мне это понять.
Не знаю, сколько времени прошло с того момента, как мы легли в кровать. Пять минут? Десять? Час? А может, больше?
Но даже умирая от хронической усталости и бурлящих в голове воспоминаний о сумасшедшем дне, мне всё равно не удаётся уснуть.
Когда все атомы тела чувствуют в нескольких сантиметрах от себя того, с кем просто спать невыносимо, остаётся лишь считать томительные минуты до наступления утра.
Слышу его сонное сопение за своей спиной и пытаюсь сдержать неугомонно трепещущее сердце, что отчаянно рвётся наружу, а точнее, к нему.
Мне никак не найти удобной позы: любое движение по мятой простыни и даже прикосновения к самой себе сейчас отдаются предательской дрожью в самой жаркой и влажной точке внизу живота.
Совсем не знаю, куда деть свои руки. Боюсь сорваться и прикоснуться к Остину, отчего моё и так разгорячённое от желания тело окончательно сгорит дотла.
Всеми силами приходится удерживать себя от жизненной потребности ощутить, что значит быть любимой им: вслушиваюсь в ночную тишину, в протяжные завывания ветра за окном, рассматриваю комнату в холодном лунном свете и непрерывно слежу за беспокойным колебанием танцующих теней на стенах, что с улицы отбрасывают
