никогда. В такие минуты профиль Мики дороже мне всех профилей мира, пусть и отчеканенных на каких угодно золотых монетах. И также дорог мне Серджио, его любовь к Риму, запах, добрый смех.
Мика: Ты загрустил…
Я: Так заметно?
Мика: Не глазу.
Я: Я хочу уснуть с твоей рукой в своей руке. Это ведь и есть любовь, правда?
Мика: Говоришь, как Джейкоб Барнс.
Я: А ты поговори, как Брет Эшли.
Мика: Ох, я так устала, милый.
В разговор влез Серджио.
Серджио: Надо купить чучело собаки. Дорога в ад вымощена некупленными чучелами собак.
Мика рассмеялась.
Я: А потом мы будем ловить форель в горной реке Ирати…
Мика: Я спутаюсь с матадором…
Серджио: А я уеду в США, где никто не понимает корриду…
Автобус медленно переваливался по разбитой дороге. Солнце, не ощутимое на улице из-за холодного ветра, уверенно припекало через стекло.
Я задремал и проснулся уже в Горнозаводске. Небо прояснилось, напоминая о весне. На остановке меня встретил работодатель. Коренастый такой мужик из тех персонажей, которые любят сжимать чужие ладони, как свою собственность. Несть числа способам самоутвердиться, когда самоутверждать нечего.
Он протянул руку, а я замешкался. Моя ладонь почти помнила ладонь Мики, и мне было жаль отдавать эту память. Но пришлось – я ответил на рукопожатие.
Мужик: Привет. Точно в одного справишься? Ангар-то огромный.
Я: Конечно, справлюсь. Я стадионы красил. Поехали.
И мы поехали. Я покрасил швеллера и вернулся домой.
В Архангельск к девочке-собаке
Неприятный я человек. Самому себе неприятный. Не потому что таким уродился и шёл к этому, как семечка подсолнуха идёт к скорлупке не в том горле какого-нибудь Бориса, который один-одинёшенек, и никто ему приёма Геймлиха не сделает. Я сомневаюсь, что потенциал неприятности был во мне изначален и велик. О скрытом потенциале или, как говорят у нас в монастыре, – человеке в вакууме, судить очень сложно. Но я вообще не об этом хотел рассказать.
У нас в монастыре раскол случился. Не тот, что в 1666 году, а недавний. Монастырь наш на берегу Камы стоит, возле поселка Верхняя Курья. Зимой, на Крещение, мы палатку военную на берегу ставим и приуготовляем прорубь, дабы мирские ныряли в неё от грехов. Прошлой зимой убирать палатку выпало мне. Я уже обратно шёл, когда со снега газету подобрал. Там писали об одной девочке из Архангельска, которую воспитала стая собак. Никакого человеческого потенциала в ней отыскать не удалось. Она, извините, задирает лапу, лает, скулит, виляет задом и плевать хотела на Пушкина, иконы и выпечку. Стало быть, разговоры о божественной искре в человеке сильно преувеличены. Стало быть, если искра и есть, задуть её очень просто – отвези младенца в лес, и всё. В своё
