обрадовался я. – Давайте с собой командующего возьмем вместе с офицерами штаба… пусть парашу солдатскую понюхают
– Вы только прикажите, товарищ лейтенант, – тихонько засмеялся Муха, – мы их мигом сюда доставим.
– Да пошли вы на хер, – устало матерится взводный, лицо у него после бессонной ночи и голода осунулось и посерело.
– Есть, товарищ лейтенант, – дурашливо отдавая воинскую честь, я прикладываю правую ладонь к головному убору, выцветшей с обвисшими полями панаме, – разрешите исполнять?!
На хер так на хер, в разведку так в разведку, а на деле так по узкой тропке вниз, к теплу человеческого жилья, к жратве, к теплой одежде. Оружие готово к бою, сами все напряжены, нервная система вибрирует, а есть все сильнее хочется, и рассветная прохлада до костей пробирает. Дрожишь, воин? Дрожу, честно говоря, зуб на зуб не попадает, только не от страха эта дрожь, от холода и голода. Пока шли, никого не встретили, повезло. Не нам, им повезло, потому как навскидку из пулемета я даже в темноте отлично стреляю. А вот и первые окраинные глиняные домики кишлачка. Тянет от них дымком и запахом печеного хлеба. Печи у афганцев во дворах находятся. Скоро рассвет, скоро призовет муэдзин правоверных к утренней молитве. А пока женщины суетятся во дворах, выпекая лепешки, лают собаки и отдаленно мычит да блеет скот в хлеву.
Раз! И по одному перемахнув через высокий глиняный дувал, мы уже в чужом окраинном дворе. Две женщины в длинных темных одеждах увидели нас, замерли. Лица такие испуганные. Одна постарше, а другая совсем молоденькая девчонка лет пятнадцати, наверно.
– Хлеба! – на узбекском языке[8] рычит им голодный и чумазый Леха.
Та, что постарше, чуть помедлив, хватает с глиняного блюда стопку теплых лепешек и протягивает. Я осторожно подхожу, беру, а точнее, вырываю из ее рук хлеб и, встав к женщинам вполоборота, запихиваю его в свой РД. Чувствую их страх, вижу, как ужас плещется в чужих черных глазах.
– Молчать! – тихо, властно командует им Леха и ведет стволом автомата от одной к другой.
Они прижались друг к другу и молчат, только все ощутимее становится исходящая от них волна, тяжелая волна парализующего страха. Это они нас боятся, нас, вчерашних мальчиков, нас, нынешних солдат чужой им армии, «гяуров». Маленький юркий Муха степным матерым лисом стремительно ныряет в курятник. Негодуя, квохчут куры, быстро ловко, как дубиной, орудует прикладом автомата жилистый и ловкий башкир. Через пару минут он выходит из курятника весь в перьях, в каждой руке по две птички, автомат в положении на грудь. Руки должны быть свободны, а то вдруг еще стрелять придется, вот Муха и подвязывает кур за ножки к своему поясному обтрепанному кожаному ремню. Оглядываемся, что бы еще прихватить. Большой двор, богатый, есть чем поживиться. Из дома выходит пожилой плотный дехканин, увидел нас – и тоже замер. Лицо у него как омертвело и губы задрожали. А потом он медленно сошел со ступеней дома во двор, закрыл женщин своим телом.
– Никого
В Афганистане часть населения составляют этнические узбеки.
