издеваться и, как мне казалось, прекрасно знала о моих к ней чувствах. Ещё – она часто щурилась, будто подозревала что-то.
Вообще вся Аннамария – ком противоречий. Её внешность никогда не гармонировала с её внутренним миром. Иногда мне казалось, что внутри неё лишь пустота, чёрная, бесконечная, страшная – я даже видел это иногда. Да-да, когда она сидит, смотрит тебе в глаза, и чёрные бездны зрачков смотрят в тебя. Неживые, бесчувственные, без эмоций – просто две чёрные дыры, без света. Даже когда она настигала свою жертву, пытала её, вырывая из неё всё самое сокровенное, она оставалась холодным неприступным камнем.
Я никогда не знал, с чем можно сравнить её глаза – но однажды ко мне в голову пришла мысль, что это можно сделать с серебром. С этим серым металлом, который для меня всегда был холоден. Холоден и дёшев, как ни крути.
Ходила она всегда бесшумно, что очень пугало нас всех. С собой она всегда носила какой-то тонко-ощущающийся голодный страх. Её щёки всегда горели алчным огнём.
В полный голос она говорила, лишь когда я был маленьким, но после всегда и со всеми говорила лишь шёпотом. Как ни странно, все и всегда слышали её короткие фразы.
Несмотря на то, что она опекала меня в недолгий отрезок моего детства, учила стрелять, исполнять приказы, и не смотря даже на то, что изредка я питал к ней страсть – я ненавидел её. Ненавидел всем сердцем, потому что любовь всегда была сильнее зла. Любовь к mein Vater не давала мне заходить далеко, и она всегда, каждый чёртов день, пробуждала во мне острое желание медленно ломать её пальцы, слышать её крики, и долго мучать её за всё то, что натворила она со мной. Не знаю, насколько ужасны должны быть пытки, чтобы разорвать сердце такого чёрствого человека. Но сколько раз я рисовал в своей голове образы её мук! Стены самой толстой церкви задрожали бы от страха и ужаса, какие муки я готов был заставить её испытать.
Даже сейчас, я ехал – восхищался, и тут же проклинал и её и себя. Опускал свою руку на револьвер, поглаживая его и мечтая прямо сейчас поднять его и выстрелить ей в голову, пока она спит. Она напоминала мне без урожайную осень – яркую, но гнилую и не дающую ничего, кроме меланхолии и простуды.
Я тяжело вздохнул, переведя взгляд с Аннамарии вперёд. Дождь прекратил лить, и видимость улучшилась. Теперь я мог разглядеть впереди деревянные дома. Значит, это была очередная деревня.
Всего за несколько лет мы изъездили не один десяток таких мест. Аннамария специально забрала меня с фронта, чтобы я мучился рядом с ней – так всё и происходило. Я был сломлен. Я видел искорёженных, словно ненужный метал, людей. Я упал на самое дно этой жизни, я не видел своего лица в отражении, я не знал, цвета чего мои глаза. Плач за стеной, изогнутое тело на кушетке, сжимающие простынь пальцы – как же страшно убивать бездействием. Я считал себя ошибкой Бога – он не мог создать такое уродливое богомерзкое чудовище. Мне часто снилось, как с меня сдирают кожу, а за ней оказывался совершенно иной человек. С белоснежной кожей и чистыми мыслями.
Но сейчас – сейчас, к
