многих. Большевики неожиданно имели такт не поднимать шума в печати, но неприятных разговоров тем из товарищей, которые с ними встречаются, нельзя было им избежать. При этом, так как, естественно, я в письме свои иллюстрации мог брать из жизни тех именно большевиков, с которыми мы еще встречаемся, то получилось, что задетыми оказались как раз те наиболее приличные, через которых иногда удается действовать, чтобы спасти от смерти какого-нибудь «спекулянта» или вырвать из тюрьмы какогонибудь товарища. Появление письма сделало невозможным для товарищей продолжать ходить к этим людям, у которых именно во время хождения с «ходатайствами» им удавалось видеть на столе те яства, о которых Вы сочли нужным публиковать в «Republique Russe». Без преувеличения я должен сказать, что это опубликование серьезно затруднило нам наши демарши по поводу многочисленных в последнее время жертв репрессии.
Откровенно должен сказать, что отказываюсь понимать ту Вашу нынешнюю mentalite[373], которая побудила Вас печатать письмо. В какие времена, по отношению к каким противникам мы считали подобные разоблачения средством борьбы? Но если уже Вам казалось, что эти детали и иллюстрации с какой-нибудь точки зрения поучительны, то почему не заменить имен буквами, чтобы хоть так смягчить «пасквильный» характер рассказа? И наконец, если уж Вы решили печатать, зачем делать это от имени «одного из вождей», то есть придавать этому высокополитический характер, вызывать представление, что это не просто частное письмо, невинно «сплетничающее» об общих знакомых, а именно обдуманный политический шаг, входящий в систему идейной борьбы? Вы могли просто написать «мне пишут». Теперь же не только большевики, но и масса моих товарищей вынесла впечатление, что письмо опубликовано по моему поручению.
Наша позиция Вам настолько хорошо известна, что Вы должны были понимать, что мы принципиально отвергаем метод борьбы с большевиками, заключающийся в том, чтобы идти к европейской и русской буржуазной бешено ненавидящей большевиков публике и давать ей «сенсационный» материал о роскоши и разврате, в которых живут большевики. Поэтому и я, и мои коллеги считаем, что, независимо от отсутствия у Вас формального права печатать эти отрывки без моего поручения, Вы и по существу должны были считаться с тем, что я не могу желать их опубликования.
При всем хорошем отношении ко мне партийной публики мне пришлось пережить не один неприятный guart d’heure[374]. Люди, не знающие Вас, когда получали от меня уверение, что опубликование сделано без моего ведома, делали неприятный вывод, что я «неосторожен в выборе своих корреспондентов». Мне поэтому пришлось поставить в ЦК вопрос о моей вине в этом инциденте. Я рассказал о характере наших личных отношений, об интимном характере всех моих писем к Вам и просил судить, проявил ли я легкомыслие, «откровенничая» в письмах к Вам. Коллеги признали, что я имел все основания доверять Вашему чутью и такту и поэтому не могу быть обвинен. Но они поручили мне передать Вам их общее мнение, что опубликованием письма Вы нарушили доверие к Вам. В то же время они решили настаивать, что Вы должны
Ментальность
Четверть часа, в данном случае момент
