ее, ведьму, блаходарить… Могла бы – уморила меня. Да Бог хранит. – Упрямая старуха не сдавалась.
Семен усмехнулся и протянул Аксинье горшочек, закрытый куском бересты. Аксинья отодвинула крышку, вдохнула терпкий, летний запах пчелиного клея – узы[7].
– Вот спасибо, Семен, редкое средство.
– Долго я его собирал, по крупицам. Тебе надобно…
– Многим поможет… Спасибо. Пойду я, Семен.
Он хотел что-то сказать Аксинье, но осекся, поймав на себе злой взгляд матери. Будто малолетний мальчишка, не может противиться ей. И гнетет сила ее, и защищает, оберегает от житейских бурь. Как в далеком детстве.
Она пела о милом, что уехал на чужую сторону и бросил ее. Голос, сильный, звонкий, доводил до мурашек.
Миленький ты мой,
Да на что оставил ты меня,
Забери с собой,
Буду я тебе жена.
Счастье – обладать такой красой. Рыжик возилась у печи, рядом крутились сын и дочка, они мешали хозяйке и получали от нее шутливые оплеухи.
– Когда ж подрастете? Свекла закончилась, в подпол лезть. О-ох.
– Ты не лезь, я сам схожу! – крикнул Заяц, но жена почему-то его не слышала.
Она взяла светец в левую руку, правой открыла дверь в темный погреб. Узкая неудобная лестница зимой покрывалась наледью. Руки не доходили новую сколотить, все в избе не по-людски, Лукьян Пырьев, отец Ульянки, криво-косо строил, о семье не думал. Все Зайцу переделывать надобно.
– Схожу я, Ульянка. – Гошка подошел к жене и пытался выдернуть светец из ее пальцев. Ничего не получилось, она и не заметила его. Будто бесплотный он, из воздуха сотканный.
По-прежнему напевая, Ульяна спускалась по лестнице. Гошка Заяц в страхе смотрел вниз, следя за огоньком.
Миленький ты мой,
Да на что оставил ты меня,
Да не взял с собой,
Видно, не нужна…
Грохот. Вскрик. Опустившееся вниз сердце. Не хватает воздуха.
Песня оборвалась. Жизнь его оборвалась.
Миленький ты мой,
Да на что оставил ты меня,
Да не взял с собой,
Видно, не нужна тебе жена.
Жива! Крепкая, настоящая баба. Нижняя ступенька на честном слове держится. Давно обещал себе сделать, да все некогда.
На ощупь Заяц спускался в подпол, темнота отступила, спряталась по углам. Лучина выпала из светца, огонь занялся на дощатой обшивке короба с морковью да репой. Заяц закидал землей прожорливого зверя. Встал на колени перед распростершейся на земляном полу женой.
Свернутая шея, струйка крови, вытекшая из пухлого рта, что так любил он целовать. Не могла она уже петь о милом.
Жена мертва. И он виноват.
С громким криком Заяц проснулся и прижался к теплому боку Марфы.
– Зайчик мой, все хорошо, – гладила она его по голове, будто малого ребенка.
– Я спать боюсь, каждую ночь она.
– Это диавол искушает.
Уза – прополис.
