пытавшегося уехать на север. Мы с теплотой говорили о нем.
– Вот что мне нравится: ездить везде стопом, ты абсолютно свободен, хотя вообрази только, что при этом ты индеец. Черт возьми, Смит, пошли поговорим с ним и пожелаем ни пуха ни пера.
Индеец оказался не очень разговорчив, но дружелюбен и сказал нам, что по 395-му он продвигается довольно медленно. Мы пожелали ему удачи. А меж тем в этом крохотном городке Морли вообще куда-то пропал.
– Что он там делает – поднимает всех лавочников с постели?
Наконец Морли вернулся и сказал, что ничего нет и остается одно – занять пару одеял в охотничьем домике у озера. Мы сели в машину, проехали несколько сотен ярдов назад по шоссе и свернули на юг, к блестящим нетронутым снегам в синей вышине.
Проехали вдоль берега живописных озер-Близнецов и подкатили к домику, который оказался большим белым каркасным постоялым двором. Морли зашел и уплатил пять долларов за два одеяла на ночь. В дверях стояла женщина, уперев руки в бока; лаяли собаки. Дорога была пыльной – грунтовка, а озеро – небесной чистоты. В нем идеально отражались утесы и предгорья. Но впереди шли ремонтные работы и клубилась желтая пыль: как раз там придется пройти немного по берегу, а уж потом переходить ручей в конце озера и углубляться в заросли, из которых вверх идет тропа.
Мы поставили машину, вытащили все наши пожитки и распределили их на солнышке. Джафи уложил мой рюкзак и сказал, что я все это понесу, а иначе могу сразу пойти и утопиться в озере. Он был очень серьезен, чувствовал себя главным, и мне это нравилось больше всего. Потом с той же мальчишеской суровостью вышел на дорогу с ледорубом и начертил в пыли большой круг, после чего начал в нем что-то рисовать.
– Что это?
– Я делаю волшебную мандалу, которая не только поможет нам при восхождении, но, после того как я тут еще кое-что нарисую и спою, по ней можно будет предсказывать будущее.
– А что такое мандала?
– Это такие буддийские схемы, всегда в виде круга, наполненного всякими штуками: круг представляет пустоту, а штуки – иллюзию, видишь? Иногда мандалы рисуют у Бодхисатвы над головой, и по ним можно рассказать его историю. По происхождению они тибетские.
Я уже влез в его теннисные тапки, а теперь извлек и горную шапочку, которую он мне предоставил, – черный французский беретик, который я лихо заломил на голове, вскинул на спину рюкзак и стал совершенно готов к походу. В тапочках и беретике я больше походил на богемного художника, чем на человека, идущего в горы. На Джафи были его прекрасные сапожищи и швейцарская зеленая шляпа с пером, он походил на эльфа – но на такого грубоватого эльфа.
Так и вижу его одного в горах в этом наряде – видение: прозрачное утро в высоких сухих Сьеррах, вдалеке чистые ели отбрасывают тени на каменные осыпи склонов, еще дальше – заснеженные конусы вершин, ближе – большие лохматые силуэты сосен, и вот он сам – Джафи, в шляпе, с большущим рюкзаком за спиной,
