Все это было у него на глазах, и он ничего не мог с этим сделать, ничего не мог изменить, ничем не мог помочь, и от этого не хотелось жить…
Немцы приближались; один, подойдя, сильно пнул его в голень, и он вскрикнул от боли, непроизвольно. Сейчас он не мог себе почему-то это простить, хотя это уже ничего не решало. Его выволокли на дорогу и толкнули в строй, там его подхватили и не дали упасть чьи-то руки. Уже на марше увиделся со своими, постепенно они сбились и шли вместе, так было легче. Легче, потому что можно было перекинуться словом, взглядом, ему помогали идти, когда силы оставляли его от невыносимой боли. На одном из привалов к нему подошел пожилой солдат:
– Покажи ногу, командир.
– Зачем?
– Поправлю.
Было больно, но стало легче ступать ногой.
– Спасибо вам.
– Да что там, так опухоль спадет, и все, поболит да и пройдет. На месте сустав, все цело навродь.
– Спасибо…
– Чё ты – спасибо да спасибо, уносить ноги надоть отсель, лейтенант.
– Бежать…
– А то… вона смотри скоко нас, а скоко их! Ежли разом сыпануть, чё они сделают? Давай, лейтенант, бери среди своих на себя команду. Я по колонне уж прошел, как только к реке придем – готовность, за рекой и рванем все разом, места энти я знаю, там дубравы да буераки густые, укроемся…
– Хорошо, а как разом-то начать?
– А по свисту, я свистну – и все в лес, понял, лейтенант? Не сумлевайся, я так свистну, немцы оглохнут!
– Понял, хорошо, солдат, – ответил Афанасьев и сразу как-то легче стало на душе.
Он передал своим по цепочке сигнал к побегу и видел, как прояснялись глаза, как сжимались кулаки у его солдат.
Когда впереди показалась излучина реки, Афанасьев почувствовал, что люди готовятся, да и он сам даже забыл о боли в ноге. Шаг за шагом они приближались к реке, за которой действительно начинался густой лес. И вдруг что-то случилось, колонну повернули. Справа, в поле, вдоль берега реки, огороженный вышками и забором из колючей проволоки, пленных ждал лагерь. Несколько автомашин с немецкими солдатами уже стояли у ворот, и при приближении колонны автоматчики образовали живой коридор. Были здесь и собаки, в дикой злобе рвущиеся с поводков, и пулеметы на вышках.
– Не успели, – как вздох прокатился по колонне.
Сердце забилось гулко и часто – не успели…
Колонна медленно втягивалась в четырехугольник земли, ограниченный колючей проволокой, на котором не осталось даже сухой травинки. Это было странно видеть: голая, потрескавшаяся от жары и выбитая в порошок глина, а вокруг, за проволокой, трава чуть не в пояс. И по этой траве, собирая цветы, в черной форме СС бродила женщина. Ее белокурые волосы были аккуратно убраны в пилотку, большие голубые глаза, тонкие черты лица и высокий лоб свидетельствовали о незаурядном уме и высоком происхождении женщины.
