бабкой оперативники прошли к другим соседям, у которых застали в гостях продавщицу. Переговорили с ней на кухне. Информация полностью подтверждалась и Маштаков успокоился.
«Ай да Ирэн! Так и придётся с ней на следующей неделе обязательную программу исполнять!»
Пока Миха с Ковальчуком беседовали с Виталькиными соседями, Николаев на пару с участковым справились с воротами.
Все вместе прошли во двор. Входная дверь в дом была закрыта на навесной замок. Двор тоже заперт, но изнутри.
– Может, они в доме затаились? – предположил Маштаков.
Соседка – не первая бабка, а женщина помоложе, в пределах шестидесяти, косоватая – сказала:
– Он матери сулил повеситься. Виталя-то… Может, он там повешенный висит?
Огород был запущенный, как заповедник, но картошка на его территории произрастала. Неполотая, с чёрной дикой ботвой. В два ряда стояли лохматые капустные кочаны. На задах темнела баня, около которой высилась куча прелой соломы.
– Здесь что ли? – подумал вслух Миха.
– Говорят, на четвертой гряде они её закопали, – громко прошептала продавщица.
Маштаков подумал: «Не найдем ничего, так не бывает».
Сосед принес вилы. Ковальчук начал откидывать ими солому в сторону. Под соломой обнаружился невысокий земляной холмик, от вершины которого лучами расходились трещины. Ковальчук попрыгал на возвышении, земля у него под кроссовками зыбуче заиграла.
– Да, тут есть чего-то! – сказали вслух разом сосед, бабка, участковый Корбут и Миха.
Ковальчук ткнул вилами в землю и сразу, диффундируя, сильно пошел запах разлагающейся органики.
Вилы заменили лопатой, чтобы не наделать дырок. Копали по очереди Ковальчук и участковый. Работали недолго, минуты.
Быстро угадались очертания человеческого тела, завёрнутого в тряпичное. Труп был засыпан землей сантиметров всего на пять.
Стащили тряпку, которая, расползаясь, мягко трещала. Открылся труп – с сильно вздутым, распёртым газами животом, вывернутой неестественно головой. Стало ясно, что земляной бугор вспучился раздувшимся животом. Когда из-под тела выдергивали остатки материи, дёрнулись ноги, мелькнула алая промежность.
– Точно женщина, – сказал судмедэксперт Никульский.
Со ступни рваным чулком сползала белая кожа – явление мацерации. Груди были большие, оплывшие. Лицо – страшное, пучеглазое, сиренево-фиолетовое, со скошенной нижней частью. Пегие волосы отстали, как у старой куклы.
Маштаков привычно отстранился от происходящего. Залез в воображаемый шар. За десять лет работы в органах он выезжал на сотни трупов. Не меньше четверти из них были криминальными. В настоящее время его задевала только гибель детей. Не успевших провиниться ни в чём. Гораздо болезненнее самого созерцания чужой смерти была первая реакция родных на смерть дорогого им человека. Истеричный, порою почти звериный рёв, рвущие душу причитания.
