где находится, потом узрел свечи, винный бархат и картины. Картины…которые прежде не заметил. Он уставился на них – это было нечто!
Руки и отверстия; пышные груди и бёдра; открытые рты; раздвинутые ягодицы; женщины распахнутые, нежно розовые, точно спелые плоды…
Герман на миг потерял дар речи. « Вот чёрт! Надо же…» – руки его прижались к собственному паху, а он не мог оторвать прозревших глаз от больших блудных бёдер, от того тайного узилища, которое казалось, подмигивало ему, как греховный глаз. На мгновение комната показалась ему багровей, точно преисподняя. Оплывшие свечи пылали, мятежные тени метались по красным стенам, слова и образы прокатывались по его сознанию, как валы чёрного прилива: исповедальня, пастор Фрейк, его чистая и прекрасная невеста Берта, набожные родители…
– « Берта-а!» Он, проклиная себя, встал.
– Отто, я не останусь. Прости.
Он сделал шаг, но его внезапно крепко качнуло – повело так, что он снова упал на подушки тахты. Рука фон Дитца стальным обручем сдавила его плечи.
– Зэр гуд. Но не сейчас. Смотри, жених!
Магда (по всему, это была она) только что вошла с ещё двумя девушками.
Подобно старшей жрице, она осталась у бархатного занавеса, две других вышли на квадрат паркета между тахтами. Одна была белая, вторая мулатка. Обе в руках держали парчовые подушки с кистями, которые положили на паркет; потом грациозно на них опустились и откинулись. Белая осталась в той же позе, чернокожая встала перед ней на колени. На обеих были свободные одеяния из прозрачного розового и бирюзового газа. Девушки смотрели друг на друга из-под густых ресниц. Магда с надменной усмешкой взирала на молодых немецких офицеров.
Она была высокой женщиной редкой красоты. Иссиня – голубые глаза, окружённые надёжной охраной длинных чёрных ресниц, сверкали из-под тонко натянутых над ними бархатных бровей. Пышные волосы цвета спелого каштана, обрамляя лицо, ниспадали на белую шею, прикрывая локонами изящные ключицы, плечи и грудь. Голова была гордо откинута, томные глаза смотрели высокомерно, накрашенный алый рот был широким, губы пухлыми. Платье из чёрно-синего шёлка плотно облегало талию и ночным каскадом ниспадало до пола. И стояла она в позе танцовщицы перед началом фламенко – готовая и застывшая, как статуэтка из текучей бронзы.
У Германа, не столь искушённого, как его бывалый друг, разбежались глаза. Он жадно, как мальчишка, хватал взглядом, сидевших перед ними красоток. Мулатка в розовом нарочито чувственно пила пузырящееся шампанское из хрустальной чаши, тонкие шоколадные пальцы чутко обхватывали прозрачную рифлёную ножку. На низком ломберном столике перед ней горели четыре свечи в бронзовых подсвечниках, бросая янтарные и золотые отблески на смуглую кожу, блестя в чёрных лужах её миндалевидных удлиненных глаз.
Рядом в бирюзовом газе с низким вырезом, чтобы откровенно были видны плавные выпуклости её грудей, воссидала блондинка и в её изумрудных глазах тоже горели золотые искры и отблески.
Отто нетерпеливо хрустнул суставами пальцев, Магда запела.
