на самом деле это ей ни к чему. Она и так отлично запомнит их разговор.
Барнс задумчиво наклоняет голову, решая, в какую форму лучше облечь свои слова.
– Нет. Ни секунды. Сегодня вершится справедливость. Отложенное правосудие – тоже правосудие. И он заслуживает его. – Глаза Барнса снова устремляются к воротам, словно призывая Корделла Льюиса появиться, и адвокат добавляет: – Он – тоже жертва.
– Жертва чего? – Лорел слышит вызов в собственном голосе.
– Системы правосудия в маленьком городке, – быстро отвечает Тайсон. – Невежественная полиция, готовая повесить убийство на кого угодно, не утруждая себя тщательным выполнением своего долга. Да, возможно, Льюис был первым подозреваемым, но не должен был стать единственным. Они никогда не копали глубже, а следовало бы.
Его щеки наливаются румянцем, и Лорел понимает, что Барнс жаждет чего-то большего, чем слава и скандальность. Похоже, он действительно верит в то, что делает.
– Что ж, сегодня вы восстановите справедливость, – говорит она.
Он кивает, соглашаясь, и она снова замечает в его глазах едва заметный огонек сомнения.
– Надеюсь на это, – отвечает Барнс.
– А вот и он, – слышит она слова репортера из Гринвилла, обращенные к оператору, и они одновременно бросаются в одном направлении.
Эти слова мгновенно приводят Тайсона в движение. Он забывает о существовании Лорел и спешит вперед, чтобы перехватить своего клиента, пока до него не добралась толпа. Лорел завороженно наблюдает за происходящим с безопасного расстояния, едва не забыв достать фотоаппарат и заснять сцену, которая разворачивается перед ней.
Годы тюрьмы здорово изменили Корделла Льюиса, который, судя по изученным Лорел старым снимкам, был когда-то высоким и крупным мужчиной. Теперь он выглядит слабым и сморщенным, щурится в ярком солнечном свете, изучая лица собравшихся в надежде различить знакомые. Его взгляд скользит в ее направлении, и, прежде чем он отводит его – туда, откуда кто-то зовет его по имени, – их глаза на мгновение встречаются. Она чувствует, как мурашки бегут по спине. Неужели это глаза убийцы, зверя, вырвавшегося на свободу стараниями пронырливого адвоката-умника? Или же ей довелось взглянуть в лицо отчаявшегося, сломленного человека, пронесшего через всю свою жизнь груз чужой вины?
У нее нет привычки приходить сюда вечерами. Обычно она приходит днем. Ее не должно было быть здесь сегодня, но все-таки она тут, одинокая и испуганная. Крупные капли летнего дождя падают на землю, барабанят по голове, затекают в глаза. Все сложилось совсем не так, как должно было. Она представляла этот вечер совсем другим. Последний раз, думала Энни. Последний невинный момент вместе. Впереди новая жизнь.
Она оглядывается через плечо, чтобы убедиться, что никто не видит, как она стоит здесь, на полянке в национальном парке Иден-Хилл, в двух шагах от места, на котором, как рассказал Хэл Йорк, ранним утром двадцать три года назад нашли холодное и окоченевшее тело ее матери.
– Мамочка уснула, – пожаловалась тогда трехлетняя Энни Хэлу. – Я очень хотела
