оказывается, в любом возрасте нужны, на то они и сказки.
Свиной пятачок и большая любовь
Жили-были в селенье одном старик со своею старухою. И было у них два сына, Тимофей да Еремей. Тимоха с малых лет рос хозяйственным: лопаты не чурался, вилами орудовал, топором махал. За водой сходить, огород вскопать, дров нарубить – это всё Тимофей. А ростом невелик, голосом тих, обличьем невиден. И отец с матерью его не ласкали, не баловали, словно не замечали.
Сладкие кусочки, лучшие обновки – всё ненаглядному Ерёмушке. Красавец вырос, телом богатырь, лицом хорош – глаз не отведёшь. Для родителей чадушко любимое, свет в окошке. И не видели они, что неумеха и бездельник растёт. С кровати сползти, до стола дойти, и то:
– Неохота!
Матушка ему в постель пирожки тащила, батюшка чаёк подносил.
Да только старели старики, дряхлели, и призадумались: сыновей-то женить надо. Тимофей, тот с радостью, хотелось ему отделиться, своим хозяйством жить, а не на братца пахать. Еремей же знай своё:
– Неохота!
Любая б невеста за него пошла, да, вишь, жениху «неохота!». А за Тимоху что-то девки не шибко замуж рвались. Не дождались старики свадеб, расхворались и померли в одночасье. Еремей так с лавки и не слезал, а Тимофею на всём хозяйстве тяжко приходилось. Пошёл он к свахе тамошней, деньжонок посулил, платок цветастый подарил, та и расстаралась. Высватала девку, хоть и не красавицу писаную, а и вовсе корявенькую, зато домовитую и с немалым приданым. Характером, правда, Матрёна дерзка была, и на язык остра, но с Тимофеем всё у них любо-дорого сладилось.
А вот Еремея вредная баба сразу невзлюбила, круто за него взялась. То и дело пинала: сделай то, поделай это! Он ей на всё: «Неохота!», так Матрёна в ответ:
– Есть не дам!
Сам бы взял Ерёма, так на всех шкафах да чуланах замки понавешены, а ключи у Матрёны в надёжных руках. И корки сухой у неё не выпросишь:
– Вот поработай поди, а потом за стол иди! За просто так кормить не буду!
Да вот только работник из Еремея никакой. За водой пошёл – ведро в колодце утопил. За дровами выехал – телегу в болоте засадил. А братец совсем бесчувственный, в одну дудý с женушкой дудит:
– Вот, помайся теперь, помыкайся! Это папенька с маменькой тебя с ложечки кормили, пока я вкалывал. Так нету их, сам давай пропитание добывай!
И невесты все куда-то подевались: кому бездельник и лежебока нужен! А Матрёна изводила-изводила Ерёму, да и вовсе выгнала. Выставила за ворота, да засов изнутри задвинула. Ворота крепкие, забор высокий – нет пути назад.
И пошёл Еремей куда глаза глядят. Глаза глядят плохо, слёзы в них копятся. Ноги и того хуже идут, не привыкли они ходить, ноги-то. По дороге ещё худо-бедно, ковылял Ерёма, а как в лес забрёл – так и дух из него вон.
Сел бедолага под деревце, заплакал горько:
– И куда ж мне, горемычному, податься? И куда же мне теперича деваться?
Пить
