буравит, вопросами пытает:
– И за что же тебя, сердешный, из дому-то попёрли? И что ж другой дом себе не построишь, по лесу без дела шатаешься?
Всё, как на духу, рассказал Еремей, во всём признался. И что делать ничего не умеет, и что неохота ничего делать-то, поведал.
– Вот значит как! – сдвинула сурово тёмные брови Глафира. – Лодырь ты, выходит, и никудышный человек! Мне такие ни к чему, у нас в лесу все при деле. В жабу, что ли, тебя превратить? Будешь комаров изводить, аль цапле на обед сгодишься. Всё польза!
– Не надо, тётенька! – слёзно взмолился Еремей. – Не надо в жабу!
– Так на что ты ещё годишься? – всё ещё сердито спросила ведьма. – Ни толку от тебя, ни проку, не мужик, а видимость одна.
– Я исправлюся! – бухнулся Еремей на колени. – Честное слово!
– Ты клятвами-то не разбрасывайся! Слово дать легко, да сдержать непросто. Ладно уж, попробую поверить. Поживёшь у меня пока, делать будешь всё, что велю. – Тут голос Глафиры зазвучал совсем зловеще: – А как услышу «неохота», вмиг превращу, нет, не в жабу. В кабана. Понял? В ка-ба-на!.. Видно ты, как и он, только жрать да спать горазд.
Уж как Ерёма обрадовался! Клялся и божился, что всё сделает, на всё согласен. Шёл за ведьмой по извилистой тропке и бормотал, не переставая:
– Спасибо, тётенька! Спасибо, милая!
Долго ли, коротко ли шли, да до места добрались. Глафира шагала легко, словно по воздуху плыла, а у Ерёмы ноги заплетались, но брёл, не отставал.
Дом у ведьмы оказался вовсе не избушкой на курьих ножках. Изба огромная, крыльцо высокое. Рядом сарайка, в загончике курочки гуляют, корова, слышно, мычит. За домом сад виднеется, огород. Опечалился Еремей, видя такое хозяйство, поболе, чем дома у них было. А ведь он работать обещался! Сбежать, может?
Ведьма вмиг такие мысли услышала, в калитку парня втолкнула и на замок за ними ворота замкнула.
– Подрядился? Так давай, исполняй. Сейчас напою, накормлю, спать уложу. А с утреца и возьмешься за дело. Да слова мои помни!
Увидавши на столе кашу с молоком, пироги да блинчики, про всё позабыл Ерёма. Подъел со стола все чисто-начисто, потянулся богатырски, зевнул широко.
– Здоров ты лопать! – хмыкнула Глафира. – Поглядим, каков работник будешь. А теперь можно и на боковую. Пойдём, я тебе там, в каморке, постелила.
Еремей к пуховым перинам да пышным подушкам привык, но и соломенному тюфяку и лоскутному одеяльцу обрадовался. Как на подушку голову опустил, так и в сон провалился.
Кажется, вроде только прилёг, едва заснул, а уж Глафира его трясёт, подымает:
– Вставай, лежебок! Утро наступило, дела дожидают. Умывайся, завтракай – и вперёд!
И пошло-поехало! Навоз из сараев убрал Еремей, воды во все бочки натаскал, двор подмёл. Умаялся, хотел в холодочке прилечь, а хозяйка тут как тут:
– Солнышко высоко, работай, лежебока!
Вот ведьма!
