style="font-size:15px;"> – Ну, извини, заболтались, – виновато улыбнулся доктор.
Вера Игнатьевна разложила по тарелкам жареную рыбу с картошкой. Вася набросился на еду, а Маша только слегка ковырнула вилкой и, пока все жевали, продолжила рассказывать об Эйзенштейне и «Валькирии».
– В принципе, мне Вагнер никогда не нравился, ледяная истерика, пафос. Если, допустим, танцевать, музыка тебя не держит, а изматывает, подавляет, в ней, конечно, есть величие, но не человеческое, а какое-то чужое. Чувствуешь себя беспомощной, никому не нужной былинкой под ураганом. Любви в ней нет, вот что. А под пафос танцевать невозможно.
– Так он балетов и не писал, кажется, – заметил Карл Рихардович.
– И правильно делал, – кивнула Маша, – у него вообще не балетный образный ряд.
– Маня, ты бы съела рыбы хоть кусочек, – вклинилась Вера Игнатьевна.
– Да-да, мамочка, обязательно, очень вкусно… Так вот, когда Эйзенштейн появился в театре, все побежали на него смотреть, слушать, как он общается с артистами. Он потрясающе интересно объясняет. Мимические хоры. Массовка полуголая, в шапках меховых с бараньими рогами. Они сливаются с главным персонажем, не помню, как его зовут. У них нет собственных чувств и мыслей. Каждая эмоция главного персонажа течет сквозь мимический хор. Текучее единство, руническая значимость мизансценического письма.
– Что, прости? – сдерживая улыбку, спросил Илья.
– Ну, имеются в виду магические руны древних германцев, – объяснила Маша, – он мизансцены называет рунами.
– Мимико-магические руны полуголые с бараньими рогами, – хмыкнул Вася и отправил в рот небольшую картофелину, целиком.
Илья повернулся к нему и спросил:
– Ты знаешь что-нибудь о расщеплении ядра урана?
– Главное открытие двадцатого века, – промычал Вася с набитым ртом. – Резерфорд не верил до конца жизни, а Вернадский предсказал еще в начале века, и цепную реакцию наши первые просчитали…
– Ты прожуй сначала, – посоветовала Вера Игнатьевна.
Вася кивнул, прожевал, поспешно выпил компот и обрушил на них лавину информации.
Карл Рихардович отметил про себя, что четырнадцатилетний ребенок рассказывает о ядерной физике проще и понятней, чем его отец, хотя сыплет терминологией так же лихо. Видимо, люди, неспособные отличить ион от изотопа, еще не превратились для него в безнадежных тупиц, которым бессмысленно что-либо объяснять.
Голос у Васи ломался, скакал от фальцета к басовым нотам и обратно.
– Уран самый тяжелый элемент, последний в таблице Менделеева, в его ядре девяносто два протона и сто сорок шесть нейтронов. В ядрах одного элемента число протонов всегда одинаковое, а нейтронов может быть чуть больше или чуть меньше.
– Откуда это известно? – спросила Маша. – Ты же сказал, все крошечное, невидимое. Как их можно посчитать?
– Для этого, Маня, надо быть Резерфордом, – Вася запустил пальцы в свою
