– ветер донес аромат весеннего цветения. Темное небо лежало на самых крышах, задевая крупными звездами ветки чинары. Думали каждый о своем.
– Как тебе их полосатая форма? – спросил Алексей. – Сошьешь себе такую?
– Обязательно.
– А паранджу?
– В ней жарко. А тебе бы жену в паранджу упечь! Вот уж не ожидала.
– Шутки шутками, но все же одна по улицам не расхаживай. В Бухаре смутно. Народ здесь непростой.
– Зато гостеприимный. Мне так Зульфия понравилась. Вообще мне здесь нравится. Город… А тебе?
Он ответил не сразу:
– Везде одинаково. Те же банды, та же ненависть, кровь. Только они здесь свои, а мы пришлые. И на их гостеприимство, Ася, рассчитывать не приходится. Медаль имеет две стороны.
Она знала, что муж имел в виду. То, что Бухара присоединилась к красному Туркестану, еще не было гарантией безопасности.
На рассвете их разбудил беспокойный стук в ворота. Красноармеец из штаба прибежал за комиссаром. Они говорили о чем-то торопливо во дворе, а когда Алексей вернулся в дом, чтобы собраться, Ася по лицу поняла: что-то стряслось.
– Бандиты ночью убили часовых у конюшни и порезали лошадей.
– Как… порезали?..
– Вспороли брюхо. Каждой. – Вознесенский торопливо застегивал портупею. – Когда вернусь – не знаю. Береги себя.
Здесь была особая война. В любом селении русских встречали радушно, самое лучшее место в доме отведут, лучшую еду на стол поставят. Пока ты гость в доме, тебе обеспечена еда и охрана. Но за пределами дома за жизнь твою никто не ручается. Ночами, бесшумные как кошки, басмачи спускались с гор и действовали выверенно, четко, со спокойной циничной жестокостью. И поймать их было куда как непросто. В этом заключалась работа Вознесенского.
И тем не менее Асе нравилось в Бухаре. Здесь было солнечно, тепло и более-менее сытно. Юлик быстро нашел общий язык с местными ребятишками. Большой компанией дети осаждали старую чинару, среди ветвей которой имелась широкая площадка – играть на ней было одно удовольствие. Смуглый, темноволосый, с янтарными глазами ребенок не переставал напоминать матери о былой любви. Он подрастал, и становилось очевидным его несходство с Вознесенским. Он не был похож и на мать. Разве что легкой смуглостью да формой ушей. Он любил забраться на плоскую крышу и подолгу сидеть там, наблюдая жизнь улицы. Иногда, застав сына в состоянии подобной задумчивости, Ася пугалась – настолько явным в эти минуты было сходство мальчика с отцом. Он так же обхватывал руками коленки и замирал, глядя вдаль. Окликни его, и ребенок словно от сна очнется. Вознесенский над этой привычкой Юлиана посмеивался, говорил:
– Спускайся с небес, мечтатель!
Ася держалась с ребенком ровно, без сюсюканья, но когда он вдруг подлетал к ней, обхватывал за ноги своими ручонками и зарывался лицом в подол, сердце ее таяло, сжималось в комок, и она несколько раз быстро и весело целовала
