огнем камина, я велела подавать одежду и удивилась, когда девчонка разложила передо мной атласное платье персикового цвета, затканное серебряными нитями и жемчугом. К платью прилагался новый корсет и великолепная накидка-роккетта из ослепительно белых кружев. Я даже представить не могла, как надену и не испорчу все это великолепие, ибо вообще-то одежда на мне просто горела, но тут ворвалась професса и принялась резво мне помогать одеваться, ворча, что в жизни не видала подобных копуш и распустёх. Поставив меня перед зеркалом, она сделала мне изящную прическу, приколола к волосам роккетту, оглядела с ног до головы и сказала:
– Идемте, доминика, и не вздумайте вести себя как деревенская дурочка!
Я только хмыкнула.
Мы миновали общую галерею и спустились в парадную залу. Я ахнула: полы были устелены драгоценными коврами, которые отец (да помилует его Спящий!) давно привез из жаркой страны Хургистан. На моей памяти это второй случай, когда расстелили ковры; первый был связан с приездом свекора моей матери, кавальери Монстрато Азиттизи. Так кого ждут сейчас?
А сколько свечей! Похоже, все серебряные подсвечники достали из кладовых и поставили не только по всей длине огромного стола, но и вдоль стен, чтоб не осталось ни одного темного уголка. Главный стол – для мужчин – был накрыт старинной парчовой скатертью и сверкал множеством золотых приборов: тарелок, кубков, блюд, ваз, из которых свешивались сочные виноградные кисти и блестели алыми боками яблоки. Женский стол выглядел скромнее: скатерть была бархатная, а приборы из серебра. Кресла на специальных возвышениях стояли во главе обоих столов: за мужским в него сядет Франко, а за женским – матушка. Или не так?
Мы с менторшей встали у стены так, чтобы было удобно наблюдать за теми, кто входит в зал. Двери распахнулись, двумя рядами прошли приживалки матери в одинаковых темно-зеленых платьях и геннинах и грумы моих братьев. Они выстроились вдоль ковровой дорожки и замерли будто изваяния.
Поддерживаемая под обе руки Франко и Фичино, прошла моя мать в платье аметистового цвета и темно-синем блио с длинным шлейфом, отороченным собольим мехом. Я заметила, что Франко неестественно бледен и вообще имеет помятый вид, значит, груму пришлось отрывать его от веселой попойки, что, конечно, не может не огорчать моего мерзкого братца. Какие мешки у него под глазами, видно, выжрал целых два бочонка своего гадкого имбирного пойла! Поделом же тебе, идиотто! А если ты вдруг примешься блевать за торжественным ужином, то хоть немного поутратишь свою спесь, чего тебе искренне желаю! Вот я повеселюсь, не все же вам издеваться над младшей сестрой!..
Мать и братья встали посередине залы, и я увидела, что моя бесстрастная мать дышит так, будто ее что-то сильно взволновало. Я поняла, что она смертельно боится тех гостей, для коих так пышно украшена зала. Но почему?
В дверях появился наш домоправитель в торжественной одежде и с церемониальным посохом. Он выдержал несколько мгновений, окидывая взглядом залу, и воцарилась совершенная тишина, в которой
