Ченца, я ужасно скучаю по тебе, – молвила я. – Как ты поживаешь?
– Очень хорошо, маленькая госпожа, – она улыбнулась, и я увидела милые ямочки у нее на щеках. – А ты?
Тут я вспомнила про Агору.
– Это моя менторша, ее зовут Агора, – торопливо сказала я. – Она читает мне Священную историю, а также учит всем наукам, которые положено знать приличной девочке.
– Оно и видно, – вздохнула Ченца. – Совсем тебя уморили этими науками, ты такая бледненькая и худенькая, моя госпожа! Верно, болеешь?
– Вот еще! – надменно фыркнула Агора. – Доминика Норма – вполне здоровая и развитая девочка! И не всякой деревенщине об этом рассуждать!
– Ах, скузами, простите великодушно, професса, – поклонилась Ченца, имея язвительный огонек в глазах. – Просто душа болит видеть такого заморенного ребенка! Что тебе подают на обед, маленькая госпожа, уже, верно, не тушеных каплунов и не малину со взбитыми сливками, как ты любишь!
– Доминике вредно жирное, – отчеканила Люция. – А от молочной пищи у нее идет сыпь по телу.
– Моя бедная крошка! – всплеснула руками Ченца. – Это все оттого, что тебя рано отлучили от груди. Я могла бы кормить тебя еще год или даже два! Идем, пополдничаешь с нами, поешь деревенской еды!
– С удовольствием! – кивнула я, с ехидством наблюдая за тем, как вытягивается лицо моей строгой менторши.
Всё это было так неожиданно и чудесно! Плавящаяся от жары роща, пронизанная золотыми копьями солнечных лучей, смуглые лица и руки, неумолчный хохот, пение и разговоры, огромные корзины лоснящихся апельсинов – такой яркой смеси запахов, цветов и звуков мне еще не приходилось встречать!
Ченца развязала свою корзину, вытащила оттуда шаль и расстелила ее на траве под сенью апельсиновых ветвей. Мы уселись, и Ченца принялась выкладывать из корзины свой обед: завернутый в чистую тряпицу щедрый ломоть пшеничного хлеба, глиняную бутылочку с оливковым маслом, полкруга овечьего сыра, соль и две сушеные рыбины с тускло блестевшей чешуей. Запах от всего шел такой, что только держись, но я не испытывала ни малейшего неудобства, хотя дома за столом мне становилось дурно, если в овсяной каше оказывались комочки, а в процеженном бульоне плавали блестки жира, и он пах вареной куриной кожей!
Ченца вознесла благодарение Великому Спящему и попросила Агору, как самую старшую и почтенную, разрезать хлеб. Но та отказалась, говоря, что в присутствии госпожи (то есть, меня) она на это не решается. Смешная! Я-то понимала, что ей просто неприятно оказаться в глупом положении – вряд ли она даже умеет держать в руках нож! Я, вообще-то, тоже не умею, но не могу же я отказать своей кормилице!
Куски я нарезала косо и крупно, ведь я в первый раз это делала! Было ужасно приятно сознавать себя не просто сопливой малолеткой, но и девочкой, которую уважают.
Ченца полила мой ломоть маслом, положила сверху сыру, а сама принялась увлеченно грызть рыбину, поминутно
