взмах огненной шали. Илья закончил пляску, упав на колени перед Лизаветой Матвеевной, – неделю назад он видел, как точно так же в Большом доме бухнулся капитан Толчанинов перед пляшущей Аленкой. Баташева ахнула, закрывая глаза. Илья весь дрожал от напряжения и непрошедшего страха, не смел облизать пересохших губ. Из хора донеслось: «Ушты[12], морэ…» Опомнившись, Илья вскочил, юркнул за спины цыган. Вытерев ладонями лицо, долго переводил дыхание.
– Молодец, Илья! Какой молодец! – восторженно зашептал Кузьма. – Не растерялся, все как надо сделал! Да кто бы еще так сумел? Трофимыч, скажи!
Митро медленно повернулся. Взглянув на Илью, усмехнулся так, что тот покраснел, собрался было что-то сказать, но в это время от стола донеслись глухие удары.
– Ну что еще за черт… – устало сказал Митро, оглянувшись на звук. Илья посмотрел через его плечо.
Баташев, с диким взглядом, с всклокоченной бородой, со всех сил лупил кулаком по трещавшему столу:
– «Семиструнную» теперь желаю! Ваську хочу! Тысячи не пожалею! Ваську сюда, живо!
От крика звенели подвески на люстрах, прыгали тарелки и бокалы на столе. Краем глаза Илья увидел, что Гречишников и Вахрушевы по стенке пробираются к дверям. Умный Федул Титыч сбежал еще раньше: на подлокотнике дивана сиротливо висел его шелковый галстук. Только спящему на диване Матюшину все было нипочем, и он безмятежно храпел, выводя носом тоненькую фистулу. Баташева, воспользовавшись шумом, выскользнула в сени. Но напоследок все же блеснула серыми, еще влажными глазами из-за двери, и никто, кроме Ильи, не заметил этого.
– Вспомнил все-таки, мать его налево… – проворчал Яков Васильич. – Ну, что делать… Илья, иди пой.
– Да куда же, Яков Васильич? – перепугался Илья. – Он дядю Васю требует!
– А где я ему возьму? – резонно спросил хоревод. – Ступай ты, авось спьяну не разберет. Пой как сможешь, выручай хор.
Илья шагнул к столу. За ним подошли Митро и Петька Конаков с гитарами. Глафира Андреевна присела рядом с Баташевым, обняла его за плечи, притянула к себе:
– Не шуми, радость моя, не буйствуй… Сейчас тебе Васька споет, душа успокоится, сейчас все пройдет… Успокойся, ляжь сюда.
Баташев неожиданно затих. Вздохнул, перекрестился и покорно уткнулся головой в объемистую грудь Глафиры Андреевны. Та успокаивающе погладила его, кивнула цыганам. Мягко вступили две гитары. Илья запел:
Поговори хоть ты со мной,
Подруга семиструнная.
Душа моя полна тоской,
А ночь такая лунная…
Ему самому нравилась эта песня. Главным, на взгляд Ильи, было то, что почти все слова были просты и понятны. Никаких, слава богу, «восторгов сладострастья» и «жестов законченных страстей», про которые даже Митро не знает, что это такое. Кузьма рассказывал, что эту песню сложил для цыган «один хороший барин» еще лет двадцать назад и дед Якова Васильевича придумал для нее музыку.
И сердце ведает мое,
Отравою
Встань.
