Макса: его книги, одежду. Очки, аккуратно лежащие на рабочем столе.
У Адама же был единственный памятный предмет – золотые часы. Тем более трогательный подарок, что в свое время они были подарены Максу его отцом по случаю получения докторской степени по медицине. Теперь они превратились в символическую эстафетную палочку. Адам прижал холодный металлический корпус к щеке.
Зазвонил телефон. Это была Тони.
– Передали в одиннадцатичасовых новостях, – сказала она. – С тобой все в порядке?
– Не совсем, – с горечью ответил Адам. – За рулем должен был быть я.
На том конце трубки замолчали. Тони не знала, что сказать. Наконец она спросила:
– Когда похороны?
– Во вторник утром. Никакой панихиды не будет. Он так хотел.
– Мне кажется, что это неправильно, – возразила Тони. – Какие-то слова должны быть сказаны – хотя бы слова любви. Лиз просто не понимает, но это нужно и ей самой. Нельзя уйти, не сказав ни слова в память о Максе. Можно, я приеду?
– Да ведь ты с ним и знакома-то не была!
– Похороны устраивают для живых, не для мертвых.
– Это я понимаю. Но мне надо будет позаботиться о Лиз.
– Знаю, – мягко ответила она. – Только о тебе тоже кто-то должен позаботиться.
Возникла короткая пауза.
– Спасибо, Тони, – тихо сказал Адам. – Буду тебе очень благодарен, если придешь.
Вокруг свежевырытой могилы собрались человек двадцать. Декан, коллеги с женами, сотрудники лаборатории, студенты. И среди них чуть в стороне стояла только что прилетевшая из Вашингтона Антония Нильсон.
Работники похоронного бюро, привычные к любым, в том числе и к самым необычным проводам умерших, приготовили для участников церемонии цветы, чтобы положить в гроб как последний знак уважения.
Когда у могилы остались только Адам и Лиз, сами собой сорвались с его губ строчки из «Гамлета». Почему-то именно они показались ему сейчас как никогда уместными:
«Он человек был, вот что несомненно. Уж мне такого больше не видать!»[3]
Адам медленно опустил цветы на гроб.
7
Сэнди
Как ни странно, Сэнди Рейвен без горечи вспоминал свои юношеские годы. Он почти не отдавал себе отчета во взаимной неприязни родителей, и в его памяти детство осталось как время самой чистой любви. Не чьей-нибудь любви к нему, а его тайной страсти к своей однокласснице Рошель Таубман. Он пылал к ней таким чувством, каким, наверное, можно было расплавить алмаз.
В те времена Рошель еще не являлась той лучезарной богиней, которая вскоре украсит обложки журналов «Вог», «Харперз базар» и «Силвер скрин». Тогда она была просто первой красавицей средней школы номер сто шестьдесят один.
Но все же и тогда она была стройна и хороша собой, с высокими скулами, блестящими медными волосами и бездонными глазами. Сэнди же был неуклюжим,
