Ну, Александрыч? Вино, бабы, – искуситель Ханя нагнулся к шефу. – Нонка пренепременно будет.
О слабости Чекина знало всё отделение.
Освободив каретку, Чекин вложил новую закладку.
– Александрыч, такой день! – всё ещё надеялся Вадим.
– День точно особый, – согласился Чекин. – Конец месяца. Так что все по боевым расчетам! Тальвинский, задержись.
Дождался, когда разочарованные следователи вытеснятся в коридор. Коротко бросил:
– Знаю.
– Сутырин напрямую сказал, что из-за Валюхи, – пожаловался Андрей. – Дал понять, чтоб выбирал.
– И что выбрал?
– Не во мне дело. Думаю, сколько можно ей жизнь портить… Что-то сказать хочешь? – подметил он. – Скажу одно: такие, как Валентина, один раз в жизни выпадают. Да и то не каждому, – Чекин сдержал вздох. Сам он время, проведенное с женой, зачитывал себе один к трем. – И если и впрямь так, что под горло подкатило, – женись. Ни одна карьера не стоит настоящей женщины. А твоя нынешняя семейная жизнь все равно что есть, что нет.
– Да ты!.. – Андрей поперхнулся. – Это ж сына бросить? Чтоб Котька без отца рос?! – Тебе жить, – Чекин, потеряв к разговору интерес, провернул каретку. Разговаривая, Андрей механически перебирал сложенные на углу тоненькие папочки с выведенными на обложках номерами и фамилиями, – свежие уголовные дела. Одна из них привлекла его внимание.
– Дело по обвинению гражданки Садовой, – произнес он озадаченно. – Вот это номер так номер.
– Знаком?
– Более чем. Никогда б не подумал бы: эдакая гордячка и – чтоб такое.
Отбросил уголовное дело в общую пачку, озадаченно глянул на часы:
– Что-то от Мороза нет информации.
9.
Прошло полчаса, час. Давно покинули здание ОБХСС расшалившиеся студенты, а из тесной фотолаборатории по-прежнему не доносилось ни звука. Будто там и вовсе никого не было. Только еще через полчаса раздался скрип внутреннего засова, и все трое, усталые, распаренные, выбрались наружу. Особенно скверно выглядел полнотелый Тариэл: пот сквозь промокший носовой платок струйками стекал прямо под распахнутый ворот влажной рубахи, кустарники волос на хрипящей груди вздымались и опускались.
— Сергей Васильевич! Николай Петрович! – умоляюще прошептал он. – Но я прошу…
– Будешь хорошим мальчиком, все будет тип-топ, – безразлично пообещал Лисицкий, обмахивавшийся двумя мелко исписанными листами бумаги. Он открыл сейф и под безысходным взглядом южанина небрежно забросил их в металлическое нутро.
Мороз без труда сообразил, что это было, – подписка о согласии на негласное сотрудничество. Тариэл, в свою очередь, понял, что человек, не принимавший участия в сделке, обо всё догадался. И такой всеобъемлющий, неконтролируемый страх утвердился в лице его и в съежившейся обреченно фигуре, что даже Рябоконь счел необходимым успокоить:
