бросилась, топая ножками, по длинной диванной. Для Nicolas тоже видимо пропала вся прелесть французского разговора и как только разговор на минуту замолк и вошла <толстая высокая гувернантка> спрашивать девиц, он[649] ушел из гостиной. Маленький пузан сердито пошел за ним.
[Далее со слов: – Да, – сказала графиня, после того как луч солнца… кончая: – Что за манера! Уж сидели, сидели, – сказала графиня. – близко к печатному тексту. T. I, ч. I, гл. IX.]
3.
[650]– Боль,[651] – сказала Наташа, как только она вышла с Борисом из гостиной (она картавым ребенком называла его Боля[652] и теперь называла его так иногда) – подите сюда. Она стояла за цветами в таком месте, где ее нельзя было видеть.
– Хотите поцеловать Мими, Боля?
– Отчего ж не поцеловать? – сказал он, насмешливо улыбаясь,[653] и не прямо отвечая на вопрос.
– Нет, скажите: не хочу, пожалуйста скажите: не хочу.
– Ну можно сказать и не хочу. Что веселого целовать куклу?– он замолчал.
– Не хотите, ну так подите сюда, – она глубже ушла в цветы и бросила куклу на кадку цветов, – ближе, ближе. – Она поймала <его> ручками за обшлага[654] и в покрасневшем лице ее видна была торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она, исподлобья глядя на него.
Борис покраснел <так, что слезы выступили у него на глаза.>
– Какая вы смешная… – проговорил он, нагибаясь к ней и[655] еще более краснея, но ничего не предпринимая, а выжидая. Чуть заметная насмешливость порхала на его губах, готовая исчезнуть.
Она вдруг вскочила на кадку так, что стала выше его, обняла его обеими руками так, что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движеньем головы волосы назад, поцеловала его.
– Поди прочь, я тебя не люблю,[656] – прокричала[657] она, смеясь, проскользнула между горшками на другую сторону горки цветов и убежала в детскую. Борис побежал за ней, остановил ее.
– Наташа, – сказал он, – можно говорить ты? Ты не ребенок, разумеется, я тебя люблю. Но пожалуйста не будем делать того, что сейчас, еще четыре года.
Наташа остановилась, подумала: тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать, – сказала она, считая по пальцам.
– Хорошо! Так кончено?
– Кончено, – сказал Борис.[658]
– Навсегда, – проговорила девочка, – до самой смерти. – И она убежала в детскую.
Красивое,[659] тонкое лицо его[660] покраснело и в губах исчезло совершенно выражение насмешливости; он повел плечами, как будто после усиленной работы, и глубоко счастливо вздохнул.
Николай с Соней тоже пришли в детскую, где больше всего любила сидеть молодежь, и поднялась возня, хохот и крики такие, что гувернантка только махнула рукой. Казалось бы непонятным, что они могли находить веселого в венчании куклы с Борисом,
