милосердие али и слова такого не знаешь?
Я развернулась на девяносто градусов, чтобы солнце перестало слепить и меня, и его.
– Только из уважения к оптике.
Отец Матфей насупился.
– Шутка, не сердитесь. Вы всегда такой веселый, отец Матфей?
– Так ведь уныние – грех тяжкий. Знать должно, – он прищурился.
Внешне отец Матфей очень соответствовал своему бодрому громкому голосу. Он оказался молод, лет тридцати – тридцати пяти. И росту совсем не великого. Без шапки так и вовсе ниже меня. Приятный брюнет. С шикарной бородой. Светская характеристика, конечно, но как по-другому сказать? На курносом носу сидели круглые очки. На круглых щеках – круглый румянец. Он весь был какой-то круглый, без резких переходов и границ. Под рясой проступало крепко сбитое тело. А потом мой взгляд неожиданно упал на ботинки, и я замерла в изумлении.
– Отец Матфей, что это у Вас под рясой? – я не могла удержаться и показала рукой на его ноги.
– А что? – он начал очень смешно тараторить, – ну, джинсы, ну и что? Под рясой ведь они, под рясой! Вот ведь, разглядела, приблудная! Не могла смолчать! Вот обязательно надо было указать!
– Простите, Отец Матфей, это я от неожиданности. Про «казаки» промолчу – честное слово, найду силы, – я подняла руки к небу. – Так почему храм среди бела дня закрыт?
Сдержать смех было очень трудно – «казаки» и джинсы у отца Матфея были что надо. Это можно было понять, даже увидев их мельком. А я задержала на них взгляд секунд на десять. Только руки я сразу подняла к небу, а взгляд секунд через десять – так что разглядела хорошо.
– Правильно, надо уважение к старшим иметь, – он посмотрел на меня и подождал, не спрошу ли чего, чтобы не захвалить раньше времени, – и к сану уважение иметь надо. А храм закрыт, так как нет здесь пока священника. Я в здешний храм послужить прихожу. Почти каждый день, но не постоянно я тут. Мой приход в селе. Вот не поверишь: едут ко мне в село аж из областного центра. Джипы не мерседесы, порши не ламборджини, – отец Матфей перечислял увлеченно.
– Однако, отец Матфей, Вы хорошо осведомлены. Даже разбираетесь, я бы сказала, в машинах.
– Так, чай, читать могу и памятью Бог не обидел, – он говорил без отповеди, потому что ему очень хотелось дорассказать до конца, – деловые такие, до жути деловые, едут креститься. Я свою девятку старющую куда спрятать, не знаю. Стыдно! Прости, Господи! Грех, а мне стыдно. Молюсь, а всё равно нет-нет, да и застыжусь своей девятки перед Мерседесом. Вот, а они и не замечают девятку мою, что машины такие бывают, уж забыли давно. Грехи им отпущу, окрещу, они довольные на свои джипы да мерседесы поусядутся и едут домой. А я на свою девятку гляну – срамота… И из Москвы гости бывают. Хозяева завода тутошнего. Приехали давеча на машинах, я и не видывал таких. В костюмах, холеные, молчаливые. Это они тутошний храм отстроили – вишь, красота какая, там внутри еще не всё расписано. Ну, вот, приехали они, я аж взволновался – будто Путина встречаю. Который хозяин главный – он по правде молился и крестился. Просил чего-то у Господа, мне не открыл.
