с которой она вынашивала первенца, не было. Все съедала пресная обыкновенность. Бесо весть о ее беременности воспринял все с той же ухмылью. Даже не напился по этому случаю. Но его трезвость была куда хуже откровенной пьяни.
И еще одно тоже можно было, видимо, списать в копижу обреченности, Кацадзе в полном семейном составе переехали в Тифлис. И, естественно, с Шавлой ей видеться не предоставляло обстоятельств.
– Это даже к лучшему, – старалась она убедить себя. Но сердце поднывало. Оно еще не научилось вырывать из себя с корнем то, что может повредить ее дальнейшей судьбе.
А о том, что судьба ее в конечном счете состоится, Кэтэ не сомневалась ни на один миг. Только она не знала, в чем именно будет то фатальное везение, которое когда-то ей нагадала захожая цыганка.
– К черным темное не липнет, – сказала ей тогда гадалка. – А ты – особенная из своего племени. И быть тебе если не королевой, то царевной.
И вот сколько раз, как модное платье, примеривала в думах Кэтэ ту самую судьбу, которая неожиданно может стать одуревающей действительностью.
О том, что старушкины надоумки сбудутся, Кэтэ не сомневалась, а что и Георгий, который пришел в мир вроде бы в более покладистое время, тоже не станет долгим жильцом на земле, не предполагала.
Но и его взял неуступчивый Бог. И на этот раз Кэтэ несколько часов простояла на коленях перед зыбким ликом Пресвятой Девы, не моля, не прося, не каясь в ненажитых еще грехах, не раскаиваясь в том, что совершилось помимо ее воли; она просто медленно погружалась в пучину роковой неизвестности и, казалось, покорялась тому неведомому, что делало бабскую жизнь прозрачно-трагичной и почти бессмысленной.
Глава третья
1
В ту ночь Амиран прогневался грозою. Она долго скверкногромила над Гори. Струями дождя била наотмашь по окнам. Озаряла все темности безудержно белым молнесиянием, когда лица, выхваченные им, становились мертвенно-потусторонними. И всем, даже самым молодым, казалось, что покончено с прошлым румяным, что грядет некая червость, которая высосет соки жизни не только из тела, но и, скажем, из стола или стула, и они, рухнув, превратятся в труху. Это и зовется пеплом времени. И только камни – вечны. Оттиски их выражений остаются навсегда, чтобы люди сверяли с ними степень своей старости и даже мудрости. Ибо только у этих камней понималось, что по первой молодости с тобой случалось многое из того, что сейчас становится откровенно стыдным. И Амиран, который блюдет все эти камни, как бы повелевает, чтобы каждый пусть принужденно, но повиновался, бесправно откликнувшись на его нахрап: «Твоя воля!»
Многие горийцы, когда – вот так – в небе вскипала гроза, спешили к этим камням: кто с раскаяньем, кто с загадкой на будущее. Ибо только там все, что обильно входило в душу, не угнетало, а безмыслие хоть и было написано на лицах, не делало их по-настоящему безумными.
Бесо к камням Амирана не шел.
Он, как всегда, сидел за столом, архитектуру которого украшал единственный достойный его предмет – бутыль с вином. И пилось ему,
