в разных местах и в разное время одинаково отвечали Алабин, Егоров, Мичурин, Немирович-Данченко и другие апостолы.
Еще целый и невредимый Смыслов знал даже отчество: Олеговна.
Пятая, незнакомая Анна пробивалась в установившийся квартет, составившаяся из специфического материала.
– Что за какашки, откуда? – не знала Анна, что и думать.
– Пока неизвестно; пробы отправлены Мечникову.
Каренина шепталась с черной горничной, опасаясь лишний раз —
Какой смысл заложен был в Анне Олеговне?
Кто из них съел грязное мороженое?
Стоило ли (пока Мечников копается в материале) навести справки в проктологической клинике?
Менделеев ушел, ангелы намекали загадочно:
– От одной старухи.
При этом Келдыш пудрился, отец же Гагарина лежал, разбитый лошадьми.
Анна отшатывалась от цветов: все представлялись ей каллами.
Спасти должно было умолчание: тогда умалчивали о природном, теперь – об интуитивном.
Какие-то свисали отовсюду хвостики с предупреждением: «Не дергать!»
Шахтеры не поднимаются на поверхность, чтобы справить нужду. Летчики не прыгают для этого с парашютом. Моряки —
В этом и есть истоки шаловливой свободы и задорного равенства.
Шкаф и комоды были раскрыты, два раза бегали в москательную лавку за липкой лентой, по полу валялась туалетная бумага.
Слова признавались не сказанными.
Анна Олеговна могла существовать и не существовать по выбору.
Каренина притворилась, что пишет.
Дети в любом случае будут счастливы.
Анна страшилась забвения: Анна Олеговна была лишней возможностью напомнить о себе: напомнить умолчанием, разностью, загадочностью, специфичностью и привязкой к проктологической клинике.
Сделавшая себя из какашек – могла ли иметь свой дом, быть женою и хозяйкой этого дома, рожать детей, которые называли бы ее матерью при содействии (пусть!) мясной лавки, мух, кур и скотного двора?
Четыре Анны разошлись по спящему Петербургу; каждую сопровождал трубочист с длинною лестницей.
– Нужно принять нечто безусловно новое, – Анны взбирались. – Общение между нами никак не возможно, покудова не отречетесь вы от истины в инстанции и не примете условную ложь! – вещали они в форточки.
Судебный следователь Энгельгардт долго не мог уснуть, испытывая нечто наподобие страдания – проснувшись поутру, он обнаружил алмаз, очутившийся у него под боком.
Глава десятая. Ничего особенного
Не требовалось ничего особенного: шло само – только удержать!
Келдыш напудрился; поправлялся и отец Гагарина.
Пудриться теперь отходило к Владимиру Ильичу – Крупской следовало обходить лошадей.
Судебный следователь Энгельгардт,
