это Владимир Ильич в мавзолее и дома, – Кумберг знал.
Следы вели к Вите Милееву, Милееву Виктору Алексеевичу, тому самому, к которому от повредившегося Фертингофа ушла Лора.
В не особенно взрачной шубке, мимо гастрономического магазина с буфетом, чувствуя некоторую детскость в голове и определенную слабость в коленях.
Надо думать, был большой праздник: все дома на Большой Морской украшены были флагами: самыми яркими казались флаги над домом лампового магазина Штанге и перед фасадом другого лампового магазина – Кумберга.
Глава пятая. Своя манера
Люди приноравливались.
На все появилась своя манера: говорить и молчать, вздыхать и улыбаться, ходить и красоваться на месте – наконец: смотреть, чихать, сморкаться.
Кто-то сморкался в бумажные полотенца – сыр был такой, что только о нем и думалось.
Зеленые очки Кумберга в бронзовой литой оправе давали увидеть жизнь по-новому. Толстой смеялся желчно так, что вся его массивная фигура колыхалась: внушительно он ударял рукой по столу, как бы припечатывая свои слова.
С потолка на крашеный пол упал кусок штукатурки. Это был момент перехода от общего к частному.
Пожилой человек во фраке водил смычком.
Герикон кружился на одной ножке.
Чехов стоял посреди комнаты и испытывал то неловкое ощущение (чувствовал по отдельности руки, ноги, гениталии), какие появляются у человека, когда его разглядывают – он же сидел в зале и разглядывал. В зеркале отражался Ленин-вообще. Украденный из мавзолея, он был до пояса в мешке из небеленого рядна и с головой пропах яблоками. Антон Павлович предлагал отправить его на Сахалин, а там видно будет. Ленина играют без грима.
– Вам будет жаль, если я умру, скажите? – Ленин посмотрел таким взглядом, как будто спросил.
Чехов подумал о сыре.
– Мне будет жаль, если вы возродитесь.
Низенький Ленин легко помещался в высоком Антоне Павловиче. Врач, он (Чехов) назначил себе выдавливание, но процесс шел туго.
Чехов хотел бы перевести Ленина в манекены, но роль была отдана Ибсену.
Кумберг и Ленин умели озвучивать свои взгляды – Ленин мог быть глиняным (големом), а Кумберг из бронзы мог отлить вообще все, что угодно, но очередь обозначить себя была за Фертингофом: человек ощущения, но не мысли, он, разумеется, не мог читать мысли других людей, но брался оценить их ощущения.
Он видел, что Лора испытывает с Милеевым ощущения, куда более сильные и возбуждающие, нежели с ним: девка была кровяная, потная. Милеев нарочно мешал ее с грязью, чтобы наслаждаться ее истерикой, которой сама Лора наслаждалась даже сильнее его.
Лора оставалась на кончиках его (Фертингофа) пальцев: распространялся сырой, неприятный запах.
Фертингоф опрыскивался духами от Огюста, натягивал перчатки от Бергонье.
