style="font-size:15px;"> От него такой тоской сердечной тянет, что я сейчас же свой взгляд помещаю на пулемет Максим.
Вот это вещь! Все у него на месте, все кстати.
А у тебя что бывает кстати, кола осинового родственник? Стакан или же графин? Какой из этих стеклянных предметов всегда для тебя кстати, национальное сокровище?
Ты же точильщик! Во! Точильщик! Есть такое насекомое. Его присутствие сначала незаметно, а потом он всюду свои яйца вонючие разбрасывает.
А может, я упустил чего-то? И время, когда руки до судорог штурвал сжимали, ушло, а я и не заметил? Может, пришло другое время, когда внутри у главного военного начальника бьется хвост крысиный?
Ба! Точно! Когда крыса в петлю попадает, она так, бедная, хвостом…
А как же присяга? Знамя еще целовали. «Пусть меня тогда…» – помнишь? Помнишь, что «тогда», а, червь подкильный?
Ты же не то целовал, змей гремучий.
Да ты, наверное, Мамоне чего-нибудь целовал.
Хвост! Или около того.
Гла-ффф-ком! Пепельницу ему!
В жопу тебе пепельницу, в жопу! Вместе с пеплом.
Вот, смех-то, жопа с пеплом, о Господи!
Он приходит по ночам. Маленький такой. Сядет на коечку и начнет: «Пойдем пописаем»
А ты только уснул, поэтому поворачиваешься на другой бок и говоришь ему: «Пошел на хер!»
Проходит пять минут, он тебя теребит: «Ну пойдем, пописаем!» – ты ему опять: «Иди нахер, сказал!!!» – пять минут – «Ну ладно тебе ругаться, пойдем лучше пописаем» – «Пошел отсюда!» – «Ну, чего ты, я не знаю, пойдем пописаем» – не отстанет, зараза. – «Ну, пошли, бы-ыл-лля-дь!» – сползаешь с койки, дверь открыл, полкаюты разбудил, пошел в первый, через переборку перелез, в трубопровод по дороге лбом въехал-ы-ы-ых, сука, – подходишь к гальюну – а на нем пудовый замок, закрыли, сволочи – Блин! Назад! – повернулся, об трубу еще раз, пошел, в другой отсек, через второй в третий, и, главное, на ночь совсем немного чая выпил, на трапе чуть не поскользнулся, так как тапочки на ногах абсолютно истлели – в третьем гальюн закрыт, потому что переполнен, гады, тогда в четвертый – через переборку, поручни скользкие, зашел, дверь скрипучая, на себя, за собой, закрыл, и со стоном, притопывая-ы-ы-ы-й, собака! – писаешь, писаешь, писаешь, ссышь, получается, вот, значит.
Пописал, на часы посмотрел – полчетвертого – пошел в каюту, дверь дернул, полкаюты разбудил, в койку и спать.
Вообще-то я за справедливость. Давно это повелось. Не могу я смотреть на всякое такое. Вот, например: я – курсант пятого курса – стою на улице во Владивостоке в очереди за пивом. Это первая моя стажировка на белом пароходе. Вокруг залив, бригада, корабли, завод, забор с дырками, куда мы все лазаем, КПП, через которое работяги днем и ночью прут, улица Светланская, остановка «Комсомольская».
А пиво вьетнамское, семьсот пятьдесят миллилитров и очень хорошее, хмельное.
Вдруг вижу – мальчонку лет пятнадцати три алкаша потащили в подворотню, скорее всего потрошить, а тут капраз идет, который все это увидел, и тоже
