страшную ночь в жизни девятилетней Катерины Воронцовой.
Он был очень сильно, зверски избит. Синяки различной интенсивности и глубины покрывали весь его торс, ноги, но больше всего пострадали лицо и голова. Рассечены обе брови, разбит и, скорее всего, переломан нос, разбиты все губы, на затылке в нескольких местах рваные раны. Катюшка старательно и осторожно обработала все сначала перекисью водорода, затем, не жалея, йодом, забинтовала разбитый в кровь локоть правой руки. И как-то умудрилась затолкать в него, потерявшего сознание, две таблетки аспирина и анальгина.
Он метался всю ночь, стонал, дрался с кем-то во сне, кричал, а она закрывала его рот ладошкой, чтобы не услышали соседи. Порой впадал в забытье, порой начинал бредить непонятными, незнакомыми ей словами.
Девочка не отходила всю ночь, поила крепким чаем, когда мальчик приходил в себя, отдав свой многодневный рассчитанный паек заварки. Засыпала, проваливаясь в сон, когда он затихал, просыпалась, когда начинал метаться, и плакала от бессилия, оттого, что не знает, как помочь, вылечить, и что делать.
Лишь под самое утро пострадавший успокоился и заснул не тревожным обморочным сном. Катюшка осталась с ним, укрыла его и себя запасным покрывальцем из шкафа, поставила рядом будильник – распорядок надо соблюдать – подъем в семь утра! И провалилась в сон-омут.
Когда заорал будильник, открыла глаза и увидела Тимофея: тот лежал на спине, повернув голову, и внимательно ее рассматривал.
– Ты похожа на кошку, – изрек потерпевший.
– И вовсе не похожа! – обиделась девочка.
– Похожа, похожа! Волосы рыжие, а глаза зеленущие. Такого цвета глаза только у кошек и бывают, да и то у редких. Только худая очень. Такая худая, рыжая кошка.
– Ну и пусть! – перестала обижаться Катька.
А зачем? Он совсем не обидно говорит.
– Почему с бабкой живешь? Родители померли, что ли?
– Нет, – она не стала развивать тему подробностями и поднялась с импровизированного ложа.
За время сна полиэтилен прилип к телу и теперь, издавая малоприятные звуки, неохотно отлипал от ручек-ножек.
– Надо идти умываться и завтракать. Завтрак в семь тридцать.
– Что, прямо так точно, в семь тридцать? – удивился он.
– Да.
– Зачем?
– Таков распорядок дня, – заученной фразой пояснила девочка.
– И тебе нравится так? По часам?
– Не знаю, – призадумалась вероотступница от святынь. – Так надо. И все.
– А… – понял Тимофей. – Бабка заставляет.
– Не заставляет. Просто сказала, что так надо.
– На фига тебе сейчас все по часам делать, если никто не проверяет?
Катерина призадумалась совсем уж всерьез над загадочным, но смутно понятным «на фига». Бунт в душе ребенка крепчал обоснованностью доводов и подозрением о возможности другого устройства жизни. Вот что случится, если позавтракает, скажем, не в семь тридцать, а в семь сорок пять? В это время она обязана
