не знали. Только в американских фильмах «усталые, но довольные» врачи выходят к замученным родственникам и объявляют им, что «опасность миновала».
К Алине с Федором никто не выходил, только сердитый врач несколько раз кричал на них, пробегая мимо, чтобы уходили, но они продолжали сидеть, крепко взявшись за руки и не глядя друг на друга. Почему-то они не могли смотреть друг на друга.
Поначалу в кармане у Алины то и дело звонил мобильный телефон, а потом перестал, как будто понял, что отвечать она все равно не станет. Лучше бы отвечала. Его бодрые трели были из той, нормальной жизни, в которой она собирала Марусю на «встречу друзей» и старательно сооружала ей необыкновенную прическу.
И Федор – боже мой! – Федор, который видел, как в двух шагах от него Маруся вдруг остановилась, даже вроде шагнула назад и начала валиться на бок, и радостная улыбка медленно, по капле стекла с ее лица, и оно перестало быть живым!..
Что они станут делать, если сейчас из-за этой белой двери вывезут мертвую Марусю, и сердитый врач закричит им, что сделать ничего было нельзя и чтобы они убирались, убирались вон!.. Почему она не остановила Марусю, почему не легла поперек дороги, почему позволила туда идти?! Что теперь будет с Федором? Он должен остаться с ней, Алиной! Она ни за что не отдаст его ни Марусиной матери, ни в детдом!.. Если его придут забирать в детдом, она забаррикадирует дверь, и будет отстреливаться до последнего патрона, и ее убьют, и Федор останется совсем один…
– Алин, ты чего? – забормотал он совсем рядом, и от его бормотанья она вдруг очнулась. – Ты чего, Алин? Ты пока подожди, не плачь, может, все еще будет хорошо, а? Или ты думаешь, что не будет?
Она обняла теплую круглую башку, прижалась лицом к заросшей мягкими волосами макушке, услышала сопение – и ей стало стыдно.
– Я не плачу, – сказала она виновато, – я не плачу, Федор. Просто я очень устала. А мама поправится. Это верный признак – раз нас не выгоняют, значит, идет операция, а раз идет операция, значит, еще не все потеряно!
– Что-то уж очень долго она идет, – Федор высвободился и посмотрел на Алину. Личико у него было серенькое и очень детское. – Или ничего?
– Ничего, – уверила его она, чувствуя, как в животе все съеживается и мертвеет, будто от кислоты, – так и должно быть. Это всегда долго.
И тут поверх Федоровой макушки она увидела милиционера. То, что это именно милиционер, а не врач и не больничный служащий или охранник, она поняла сразу. Он был в джинсах и куртке и выглядел совершенно обыкновенно, и все-таки с первого взгляда было понятно, что это милиционер. У него был самоуверенный и утомленный вид, и за этот утомленный вид Алина его возненавидела еще до того, как он успел дойти до кушетки, на которой они сидели, обнявшись и прижавшись друг к другу.
– Добрый вечер, – неторопливо сказал он, подойдя, – хотя уже не вечер.
Он задрал рукав куртки, посмотрел на часы, а потом на Алину с Федором. И покачал головой.
– Уже не вечер и даже не ночь. Доброе утро!
– Доброе утро, – отозвался
