какое-то искусство до того, как сам освоишь его, то для себя точно ничего не останется.
Во-вторых, я ученый и книжник. Мне это не нужно, да и «не положено». Мое ремесло думать, а от воинского искусства одни неприятности. Так что и тебе советую то же самое. Будет нужда – используй без всяких колебаний. А без нужды никогда не показывай того, что умеешь. Это как драгоценный камень. Только дурак выставляет его напоказ, ибо всегда найдутся желающие отнять его. Умный же человек, отправляясь в путешествие, прячет его под подкладку халата. А если учесть, что совершенномудрый всегда в дороге, то он никогда не выставляет своих сокровищ напоказ.
– И в чем же его «совершенномудрость»? В том, что он протаскается со своими игрушками всю жизнь, ни разу ими не воспользовавшись? – с некоторым сомнением спросил я.
– Если не будет нужды, то именно так и произойдет, – подтвердил отец. – А будет нужда, так он без стеснения применит свое сокровище. А, может, без всякой жалости отдаст или продаст его, ведь он к нему совершенно не привязан. Сейчас, например, при дворе такая мода, что без воинского искусства никуда, уж больно его любит нынешний император. Вот, например, попадешь ты туда когда-нибудь (чего я, кстати, совершенно не хотел бы) и придется тебе доставать свое сокровище из-за подкладки. Хотя это пока не сокровище, а так, поднятый с земли камень, из тех, которые тысячами валяются при дороге. Его еще шлифовать и шлифовать.
А твое «явное», так сказать «официальное» сокровище – это философия. Именно так ты и будешь представляться людям, именно так ты будешь зарабатывать себе на жизнь. И это гораздо более тонкая и изысканная работа, чем мордобой, даже если его называют искусством. Но, может, ты вообще не захочешь работать. Для тебя это вполне нормально, ибо наша семья достаточно богата, чтобы не напрягаться по поводу куска хлеба.
Так что про мои занятия воинским искусством никто из посторонних не знал. Обучавшие меня наставники обещали отцу никому об этом не рассказывать. Все они были достойнейшими людьми, и я не сомневаюсь, что они сдержали свое слово. Так что до того момента, когда я попал в императорский дворец, мне иногда и самому казалось, что я этого не умею.
Доставили меня тогда во дворец (прошло двадцать лет, а будто было вчера), если не сказать что с почестями, то во всяком случае с некоторым уважением. Я не обольщался, понимая, что я никто и зовут меня никак, и что это уважение было адресовано не мне, а моему отцу. Видимо, сопровождающим (а, может, и конвою) было приказано постараться быть хоть сколько-то любезными. Правда, у них это не слишком получалось, но «кто на что учился». Кстати, те тоже были похожи на ту парочку, которая только что зашла в обеденную комнату. Такие же «каменноликие» и без всякого выражения в глазах. Хуже таких ребят выглядела только тайная императорская служба. У тех глаза были совсем пустые, я бы даже сказал, что они были «безглазые» (про себя я их именно так и называл). Лица у них тоже не было, точнее сказать, у них не было своего лица, ибо
