иметь что-то общее.
Костер – это прекрасная штука для совместного времяпрепровождения. Все вместе, всем тепло, все расслаблены, все чувствуют себя в безопасности, а если удалось хорошо поохотиться и на костре жарится мясо, то и предвкушают обильную трапезу. Согревшись, расслабившись и наевшись, они начинают общаться, образуя, пусть первобытное и примитивное, но сообщество. В общем, костер может быть поводом для многих вещей в жизни человека.
Я же никогда не пытался это анализировать. Видимо, я все-таки не настолько ученый, насколько мой отец. У меня подход другой: согревает, успокаивает, дает мне чувство покоя и гармонии, вот и ладно.
Но вдруг гармония нарушилась. Резко хлопнула дверь, и в обеденную комнату вошли двое. Взгляды всех посетителей обратились на них и тут же опустились в пол. Я усмехнулся. Понятное дело: знакомая всей стране форма императорской стражи.
Их все боятся и никто не любит. Вообще говоря, никто никого не любит, но этих не любят особенно сильно. Лучше сразу опустить глаза, чем нарваться на неприятности. Уж я насмотрелся на таких парней за те семь лет, что обучал наследного принца философии и прочим важным для благородного мужа дисциплинам. Правда, во дворце их вообще никто не замечал. Так, стройные статуи в роскошных, расшитых золотом костюмах. Впрочем, любой чиновник понимал: стоит императору кивнуть, статуи оживут, и тому, на кого император укажет пальцем, уже никто не позавидует.
Меня все это не касалось. В те времена я был почти другом (даже императору тоскливо, если у него совсем нет друзей) императора и учителем наследного принца.
Меня пригласили обучать наследного принца, когда тому стукнуло восемнадцать. Хотя «пригласили» – это, пожалуй, не совсем правильное слово. Разумеется, все выглядело очень мило, я бы даже сказал, чуть ли не ласково, ведь предполагаемый наставник будущего императора – это несомненная фигура при дворе. Но столь же несомненным было полное отсутствие у меня выбора. Слово императора – это всегда приказ, даже если это кажется вежливой просьбой.
Честно говоря, ехать мне не хотелось. Не хотел этого и мой отец, который справедливо полагал, что человеку, посвятившему себя философии, совершенно ни к чему суета, интриги и опасности императорского двора. Как мне потом рассказывали, сначала на эту должность без всякого конкурса хотели назначить моего отца, который был очень известен в ученом мире. Но потом решили, что для такой работы он староват и не сможет управиться с принцем, который был известен живостью характера. Меня же решили попробовать, «как сына известного отца». Претендентов было много и проверяла их целая комиссия, состоящая из дюжины «книжников». Экзаменаторов было так много, потому что философия считалась «наукой наук» и человек, мнящий себя ее знатоком, должен был разбираться еще и в истории, математике, да много в еще в чем, включая игру в Сянци и, смешно сказать, рукопашный бой. Хотя смешного тут ничего не было: и то, и другое основано на базовых понятиях философии. Именно поэтому мой отец говорил,
