style="font-size:15px;"> «Цветет подсолнух и рука горит…»
Цветет подсолнух и рука горит,
Свеча Ван-Гога – классика безумья.
Мятежный воск космических обид,
Морская соль в безмерно ярком трюме.
Ушные раковины, жемчуга, ножи…
И плоть и кровь затронутой стихии.
Имеющий уста, да задрожит,
Представив хоть на миг рубцы сухие!
И в трепете, имеющий глаза,
От глубины подобных сочетаний —
Где раны, там целительный бальзам,
Где рамы, там бессмертное метанье.
Где свет, там полновесные глотки,
Подводного темнеющего бреда.
Где торжество холста – ожог руки,
Нарушившей условия обета.
«Как мало осталось… Усталость кристаллов…»
Как мало осталось… Усталость кристаллов,
Кристалликов, выгнутых в сторону тьмы.
Сидеть у огня, вспоминая весталок,
И все алтари этой долгой зимы.
Февраль – это «februo» – «я очищаю»,
Каминная карма и нищий кармин.
И бездна смиренья, когда укрощают
Строптивую душу спокойным «аминь».
«Вера, Надежда, Любовь и мать их – София…»
Вера, Надежда, Любовь и мать их – София,
Мудрость любви, вера, в которой надежда,
Вера, в которой любовь, ныне и прежде,
Ныне и впредь, на границах враждебной стихии.
Много ли сил для таких алтарей остается?
Неразделенные горести, нищие страсти,
И вдохновенье – ребенок земного сиротства —
Волю свою превращает в подобие власти.
Много ли радости дарится с каждым рассветом
Этому сердцу в хрупкой теплеющей нише?
В мире, прекрасном до боли, дарованном свыше,
Эхо слова обрывает в глубинах ответа.
Вера, Надежда, Любовь и мать их – София,
Горсть византийского ветра, зерно утешенья.
Где-то, ты слышишь, на флейтах играют глухие
И примеряет слепая свои украшения.
«Бренного тела бронза и бремя…»
Бренного тела бронза и бремя,
Так завершается летнее время.
Брошены тени, два зеркала, просинь.
Взгляд из глубин, отражающий осень.
Тяжесть одежды на брошенном теле.
Легкость души, уносимой метелью.
«На «Титанике» бьется фарфор, а сеанс спиритизма…»
На «Титанике» бьется фарфор, а сеанс спиритизма
Завершится, поверьте, довольно нескоро.
Преломляется свет в океанской безжалостной призме,
И встречаются души как волны под пенье собора.
На «Титанике» – ночь. Для еще сохранивших святое,
Может, будет любовь на большой бирюзовой постели.
Перед тем как исчезнуть за темной тяжелой плитою
Среди рдеющих звезд и живых до безумья растений.
Разбивается зеркало в самой роскошной каюте.
Отраженья плывут, чтоб расстаться и встретиться снова.
На
