что Корозов не хочет делиться с ментами перстнем. Это хорошо. Значит, перстень все еще у него. Хотя не будем обольщаться. Сначала узнаем у Галины, какой лапшой он ее кормил! – повернулся к Оксане и огорошил. – Пришить бы вас обеих следовало, поганок. Прошляпили перстенек, подарили Корозову.
– Вольдемар, я-то здесь причем? – испуганно стала оправдываться Оксана. – Я сделала все, как ты говорил!
– Если бы не сделала, давно бы дух испустила! – отсек Судоркин глухим голосом.
– Страшный ты человек, Вольдемар! – скукожилась и отодвинулась Оксана.
– Не страшнее смерти! – он сжал в кулак левую руку с наколкой «Вольдемар» на тыльной стороне ладони.
Вечером они рано легли в постель.
Оглаживая рукой голое тело Вобровой, лежавшей сбоку, он шумно дышал. Она протяжно спросила:
– Что теперь-то, Вольдемар? Ведь полиция от меня не отстанет.
– Отстанет, – глухо сказал он. – Улик у них нет.
– А если Комарова найдут? – выдохнула она.
– Дура! Какого Комарова? Он уже давно гуляет в своем родном Киеве, если еще жив, в чем я совсем не уверен. Забудь, – Судоркин обхватил ее и притянул к себе.
Она подалась без сопротивления, беспрекословно подлаживаясь под него.
Потом, измученная, расслаблено лежала и слышала, как рядом тот глубоко дышал. Отдышавшись, он приподнялся с подушки и посмотрел в сторону окна. На улице наступила темнота.
Взял с прикроватной тумбочки часы, глянул на время, еще несколько минут спокойно полежал, пока окончательно не пришел в себя, затем опустил с кровати ноги и сел.
Осоловелым голосом она пробормотала:
– Ты куда?
– Не твое дело. Меньше будешь знать, дольше проживешь.
Отвернувшись лицом к стене, она свернулась калачиком, и заснула.
Быстро натянув на себя рубаху, брюки, он застегнул ремень, в ванной комнате чесанул расческой волосы и выскользнул за дверь.
Спустившись по ступеням темного подъезда вниз, вышел на улицу.
Теплый, остывающий от дневной жары, ветерок, обдал Судоркина. От дороги доносился глухой шум машин. В темном дворе было безлюдно. Вольдемар свернул за угол дома и вышел к дороге.
Светильники на столбах вдоль дороги рассеивали холодный свет. Машин немного. Фары своим светом били по глазам.
Он поднял руку. Пришлось потоптаться, прежде чем тормознули «Жигули». Высунулся водитель с длинным лицом, с пробором на голове, с полоской чубчика, секущей выпуклый лоб надвое. Улыбка до ушей, тридцать два зуба на виду, легкая щетина по всему лицу. Уши торчком. Цветная рубаха нараспашку, ни одной застегнутой пуговицы до самого пупка. Манжеты на длинных рукавах также не застегнуты на запястьях, болтаются на руке. Мотнул головой и залихватски спросил:
– В какую степь гонишь, приятель? Могу подвести к парадному и даже к заднему крыльцу?
– Прямо,
