вокруг меня остановилось…
Пуля пробила всего лишь бумагу. А будто бы сердце!
Вселенная превратилась в гулкий колокол, и я очнулся внутри его пустоты.
Один. Теперь – навсегда один…
И чёрт дёрнул короля именно сейчас заговорить об освобождении Эльжбеты из монастыря… Дать надежду, пустую надежду, прожившую всего лишь минуту…
Когда Эльжбета уже год находится за порогом, откуда её не вернёт даже папа римский!
Никогда!
Моя девочка умерла в ноябре. Ровно год… Вряд ли настоятельница желала сообщить кому-то из мирян о кончине сестры, но, как следует из письма, такова была последняя воля усопшей.
А я, скитаясь по югу Франции и отнимая чужие жизни, даже не подозревал, что оборвалась единственная важная для меня ниточка в этом мире.
Никакого предчувствия. Никаких сигналов. Никаких тревожных звоночков в подсознании! С самой нашей последней встречи и до этой минуты Эльжбета оставалась для меня живой! С ней вёл долгие мысленные разговоры, рассказывал о своих чувствах, о покинутом мире, о несбывшихся мечтах, о дочке, погибшей под французскими бомбами в Сербии…
Всё. Их обеих больше нет. Ни в одном из миров!
И меня нет. Потому что жалкая тень человека, качающаяся на чужой лошади и в чужом теле – тоже не человек.
Я не знаю, не помню, не желаю слышать, что мне говорили! Вообще, дорога до ближайшего постоялого двора куда-то пропала, словно ненужный, свёрнутый и заброшенный в кладовую ковёр. Слабое кислое вино лилось в меня как в бездонный провал, ничуть не давая облегчения, затем всё исчезло…
Линия сердечного ритма на мониторе выписала несколько сумасшедших прыжков и вдруг выпрямилась, затрепетав мелкой дрожью фибрилляции. Взвыл тональный сигнал тревоги. Французские врачи с неохотой отложили круассаны с кофе, смуглый доктор – сэндвич с халяльной говядиной. Коматозный пациент столько лет не доставлял беспокойства, и тут…
– Разряд!
– Есть разряд!
Сердечный ритм восстановился лишь с третьей попытки.
– Что-то наш русский сегодня совсем плох, – заметил ассистент, стягивая перчатки. – Кстати, доктор, откуда у него этот шрам под глазом? Я помню, год назад сюда перевёлся, не было шрама. Одни морщины. Совсем старый стал.
– Не знаю, – ответил врач. Он тоже снял перчатки и швырнул в мусорку. – Хоть бы наши перестали упрямиться и разрешили русским забрать его в Москву. Может, на Родине оклемается.
– Значит, если наш доктор свалится в коме, отправим его в Дамаск! – хихикнула медсестричка на ухо другой.
Перебивая больничные запахи, в палате появилось амбре винного перегара. Врач как истый суннит, отвергающий спиртное, гневно потянул носом, стараясь выяснить, кто из бригады употребил на работе. Тщетно! Винный дух шёл от больного.
– Похоже на красное сухое вино, – заключил опытный ассистент. – От русского я скорее
