с другом, являя миру вовсе уж непотребные запахи. Анастасию чуть не замутило.
Она вообще была чувствительна к запахам, могла с уверенностью сказать, возвращаясь с занятий, что готовят соседи. И запахи дворца ее просто убивали.
Мужчина что-то сказал.
Анастасия пожала плечами. Откуда ей понимать, что он говорит? Интересно, если Ибрагим и в самом деле собирался ее дарить, почему не обучил турецкому языку? Хотел усложнить ей жизнь, гадина ползучая! Ну ничего! Языку она выучится, у нее к языкам талант, как считает тетя Аля. А уж потом…
Придумать, что именно будет «потом», она не успела: чернокожий евнух зна́ком показал ей, чтобы она следовала за ним, и они отправились куда-то по длинным извилистым переходам.
В комнате, куда ее привел предполагаемый кизляр-агаси, находились девушки. Вернее, девчонки лет двенадцати-тринадцати, а несколько – даже и младше. Судя по виду – турчанки. Правда, несколько было сероглазых, а одна – даже светленькая (кстати, именно светленькая потом оказалась настоящей турчанкой). Это была так называемая «школа наложниц».
Уже потом, проучившись здесь некоторое время, Настя узнала: большинство будущих «одалисок» попало в гарем вовсе не таким образом, как она. Это не были выкраденные где-то рабыни – в султанский гарем обычно продавали хорошеньких девочек семи, а то и пяти лет. И тут их обучали всему, что полагалось знать наложнице. В первую очередь, конечно, – как доставить удовольствие мужчине. Плюс – пению, танцам, игре на музыкальных инструментах, этикету, шитью. И даже кулинарии (и это при том, что готовить им вряд ли доведется – ну, разве в том случае, если их выдадут замуж). Ну, «на выходе» получались прямо-таки идеальные женщины. Причем не только в понимании турецких мужчин шестнадцатого века: до сих пор многие считают, что жена должна готовить, ублажать мужа – и молчать, а в этом преимущественно уроки этикета и заключались – как именно правильно и красиво промолчать, чтобы «хозяин и господин» был полностью доволен.
Говорить по-турецки она начала достаточно быстро – просто не было другого выхода. Либо ты разговариваешь, либо – молчишь, и тогда оказываешься в полной изоляции. К тому же Стаське почему-то стало вообще трудно молчать. Нет, не так: она всегда была разговорчивой, а сейчас эта ее особенность «проснулась» с новой силой. Может быть, сказались те недели, которые она провела в «глухонемом» доме Ибрагима. К концу первой недели она уже могла сказать совсем простые фразы: «Покажи, как ты это делаешь», «Ой, у меня опять не получилось», ну и еще десятка два. Сильно помогло, что в «группе» были две «славяноговорящие» девочки. Правда, они тоже жили здесь уже по несколько лет, поэтому плохо помнили язык.
Впервые Анастасия задумалась над вопросом, на каком же языке говорит она сама. На современном ей русском? Или на том – старославянском? украинском? полупольском? – на котором разговаривала настоящая Роксолана? Та девушка, в чьем теле она оказалась? До сих пор казалось – конечно же, на русском! А сейчас начала сомневаться. Может, и притчу свою написала на том
