школе учительница научила «Широка страна моя родная» и песенку про музыкальную семью.
Доктор одобряюще кивает:
– А мне споете? Давайте, давайте.
И мне:
– Пусть, пусть. Ей лучше. Ничего сердечного колоть не будем. Если что, вызывайте.
Похвалил ее память и пение. И перед тем, как уходить:
– А давайте попробуем ее посадить.
Вот загадка и решилась, вылившись фонтаном алой крови изо рта…
– Капельницу! Быстро! Дайте подушку или полотенце. Ищите марселевое одеяло. У Вас есть швабра?
Я сразу понимаю, нам прямой путь в больницу. А швабра-то зачем?!
Пока мрачная медсестра с идеально-алым маникюром рассматривает тонкие полоски вен, подкладывая полотенце, мама уже вошла в свой режим «ритора», как я это называю, и надтреснутым старческим хрипловатым голосом с безупречной преподавательской дикцией вещает:
– Не выкручивай мне руку! Она у меня до конца не разгибается. А на левой руке у меня вены плохие, все в узлах. Раньше у меня вены были хорошие. Я была донором много лет. У меня третья отрицательная группа, и еще мне делали уколы, чтобы титр повысился. Я подсчитывала, за все время я сдала два ведра крови.
Ну, понеслась… Доктор отзывает меня:
– Пусть, пусть говорит. А Вы собирайте постельное, кружку, ложку, медкарточку.
Тем временем капельница пристроена на швабру вместо штатива, и мамин менторский тон продолжает в тишине плести свой четкий рисунок:
– Попала с первого раза. Ты молодец. Кожа дряблая, растекается. Я лежала в кардиологии на втором этаже. Там много лет работает Фатима, она лучше всех делает внутривенные уколы. Все больные к ней хотят, и медсестры просят ее, если у кого-то вены плохие. Ждут ее: «Вот Фатима придет и все сделает». Последний раз она была в отпуске, моя палата досталась молоденьким медсестричкам. Олечка такая хорошая девочка, ласковая, а боится, руки трясутся! Я ей говорю: «Чего ты боишься?» «Вам больно». «Да не думай ты об этом! У тебя все получится». Я им потом стихи написала.
Доктор интересуется:
– Да ну? Прочитайте.
Она помолчала немного:
– Это дочка знает. Я пишу и забываю, прочитать не могу, вот в чем беда. Только она мой почерк разбирает.
«Как я буду ее одевать? На улице мороз, а ее поднимать нельзя, плюс в руке иголка торчит».
– Мы вынесем ее на одеяле. Возьмите что-то теплое, укроете ее, в машине холодно.
Она услышала:
– Это хорошо. Год назад, когда у меня внутреннее кровотечение было, я еще покрепче была. Доктор у дочки спросила: «Бабушка ходячая? До машины дойдет?» Я сразу сказала, в машину не залезу! Они мне не поверили. Чуть руки мне не оторвали. Три бабы. И тянули меня, и толкали. Я думала, у меня сердце станет! Закинули меня на пол, как мешок, так и ехала всю дорогу.
Толкаясь боками в проемах дверей, выносим ее вместе с капельницей на одеяле. Она испуганно широко открывает невидящие глаза:
– Люба! Ты здесь?
В
