пока надо было дождаться прибытия княгинь-попутчиц, дары к византийскому базилевсу подобрать, а главное – выждать, пока Малфрида раздобудет для нее это чудо Руси – живую и мертвую воду.
Ведьма отправилась на поиски уже через день, едва повидала дочь. Как их встреча произошла, никто не ведал, но, когда Малуша по приказу Ольги отбывала в киевские хоромы – там ей теперь надлежало за хозяйством следить, – она выглядела спокойной и какой-то отстраненной. Святославу об ее отъезде Ольга сама сказала, упредив, что по ее наказу ведьма дала дочери зелья, какое отвратит от него Малушу. Княгиня опасалась, что сын осерчает. Он и впрямь дулся какое-то время, смурной ходил. А потом выехал во главе дружинников в Витичев, и только плащ его забился на ветру от быстрой скачки. Не оглянулся даже. Лишь его ближайшие друзья-побратимы знали, что в ночь перед отъездом Святослав все же гонял коня в Киев, однако вернулся невеселый. Но побратимы о том не распространялись. Да и чего болтать зря, если кручина князя ушла так же быстро, как и речной туман над Днепром. Ну не из-за девки же челядинки тосковать их предводителю! Которую сама же родная мать опоила отворотным зельем. И Святославу после такого надеяться больше не стоило.
Зато теперь князю ничто не мешало готовиться к степному походу. Потому он и приблизил к себе прославленного черниговского воеводу Претича. И хотя у Претича имелось небедное подворье в Чернигове, а сам он считался человеком тамошнего князя, он каждый год отправлялся на рубежи Руси, проверял богатырские заставы на границе со степью, набирал туда воинов, следил, чтобы оружие у них не переводилось, да и сам не единожды водил отряды на копченых, отбивал захваченных в полон людей, а то и сам нападал на печенежские станы, лил кровь поганых.
Вот этот человек и стал для молодого князя новой привязанностью. Святослава восхищало в бывалом воине все: и манера держаться с людьми, и его сильное, даже тяжеловатое тело при легкой походке и движениях. Бороду Претич брил, зато отпустил длинные усы, и они опускались у него едва ли не по грудь, как два изогнутых рога. А волосы на голове Претич сбрил на хазарский манер, оставив только на макушке длинную русую прядь, какую называл «хохол». Такой «хохол» означал, что витязь знатного рода, а также это был знак, что воин отличился в схватках со степняками. Поэтому ему особый почет и уважение оказывали. Но при этом Претич в общении был прост, на постой расположился не в теремах Витичева, как иные воеводы, а устроился в роще на берегу Днепра, где всегда можно было разжечь костры и спать прямо на земле, на разостланной овчине. В этом была особая независимость Претича, его любовь к свободе, к тому же отсюда было удобно отправляться на ловы в лес или просто порыбачить на берегу.
Как-то под вечер, когда они вместе с молодым князем выудили из затона огромного осетра – князь-рыбу, локтей семи, не менее, – и жарили его на вертеле, Претич принялся
