права. Находясь тут, в упорядоченном хаосе, он забывал, как выглядит светлая сторона этого мира. А когда несправедливости становится слишком много, когда она поглощает снаружи и жрет тебя изнутри, она начинает казаться нормой. Это пугало больше всего в моменты раздумий. Лучше не думать, а действовать в соответствии с приказом. Руководствуясь этим принципом, его отношение тоже постепенно менялось. Внутренние противоречия, сопровождавшие его лишь поначалу, сменились безразличием, периодическая жалость почти перестала шевелить душу, и защита той, невидимой из-за высоких тюремных стен стороны, уже не казалась столь значимой. Даже больше. Она как первичная мотивация окончательно потеряла свою силу. Что же будет с ним дальше?
Размышляя, он вышел за ворота госпиталя. Снова прохлада и затхлость. Решил постоять с минуту, глубоко вдыхая ноздрями пробивающийся средь них свежий ночной воздух, отпуская мысли. Отошел в темный угол, чтобы не маячить в камерах. Старая привычка. Закурил. Во мгле виден только этот дергающийся одинокий огонек. Разгорающийся наверху, затухающий внизу. Все как в жизни. Где-то вдалеке раздался вой. И еще раз. Жутковато здесь все-таки. Лопырев растоптал окурок подошвой и двинулся обратно.
У входа в администрацию он встретил караульного из своей сегодняшней смены.
– Есть новости, товарищ лейтенант. Поисковая группа вернулась с полей, они нашли мальчика. Часовой передал, что нужно отвести его к вам. Он с двумя нашими сейчас в вашем кабинете. Что прикажете делать?
– Ничего, дальше я сам.
Лопырев направился к себе. Спешить не хотелось. Он еще не совсем четко понимал, что будет делать. Малец, отец, отчет. Перевалов.
В углу кабинета стоял деревянный стул. На нем, притянув колени к груди, сидел мальчик. Со слов отца, ему было шесть, скоро семь, но выглядел он старше своих лет. Вытянутый и тонкий, как коромысло, без намека на излишества в образе жизни. Спутанные темные волосы, рваная одежда, цвет которой сложно различался под слоем грязи, и такие же грязные разводы на лице. При всем этом бесовском облике мальчик не производил впечатления оборванца – и Лопырев не сразу даже понял, почему. Общее впечатление складывалось в его пользу. Встреться с ним Лопырев в другом месте, ему скорее захотелось бы его умыть и переодеть, а не выгнать прочь от себя с нотациями о будущем. Лишь вглядевшись в маленькое бесхитростное лицо, он понял: в чертах не читались типичные для уличной ребятни наглость и самоуверенность. Он сидел, скромно потупив глаза, размышлял о чем-то, и не глядел на вошедшего в кабинет Лопырева. Сходства с отцом Лопырев увидеть не мог, он толком не разглядел последнего в полумраке санчасти. Глаза у мальчика были большие, черные. Уши оттопыривались из под лохматой копны. Грязь из-под ногтей местами выходила даже за пределы пальцев. Было видно, что он преодолел сложную дорогу. И что он, невзирая на возраст, в состоянии оценивать обстановку и понимать, что его поступок повлек за собой необратимые последствия.
