Билли с тех пор не женился? Не заводил семью?
– Ему была нужна только Эвелин.
– Почему он назвал магазин «Книги Просперо»? Это как-то связано со мной?
В детстве я думала, что «Книги Просперо» назвали в честь меня, как дань уважения моей тезке, словно это место жило и дышало со мной, а когда я уходила, прекращало свое существование.
– Магазинчик открылся еще до твоего рождения.
Ее голос оставался спокойным.
– Выходит, ты назвала меня в честь книжного магазина?
– Я назвала тебя в честь Шекспира.
– Вы с Билли просто случайно выбрали одну и ту же пьесу?
– Это была любимая пьеса Эвелин. – Мама улыбнулась, будто оставив свою печаль. – Как ты думаешь, какой бардак сейчас на кухне, если она с утра оставалась в папином распоряжении?
Мама хлопнула меня по ноге и вышла из машины навстречу яркому, солнечному дню.
Я не отрывала глаз от приближающегося к входной двери силуэта, складывая в голове информацию, которую успела узнать.
У Билли была жена еще до моего рождения.
Ее звали Эвелин Вестон, и она любила «Бурю».
Меня назвали в честь Миранды Шекспира и Миранды Эвелин.
Эвелин Вестон, по всей видимости, любила «Джейн Эйр», и мама наверняка об этом знала. Даже не увидев имя Эвелин на первой странице, она, несомненно, поняла, к чему Билли оставил мне книгу.
И как я раньше не догадалась? Мама что-то скрывала.
– До маминого уровня мне далеко, и не надейся, – предупредил папа, поставив баклажаны с пармезаном в духовку. – Скажешь ей, что ужин почти готов?
Мама сидела на улице. Вооружившись парой больших ножниц, она собирала цветы для стола. Небо горело насыщенным, оранжевым цветом в розовую полоску. Солнце уже ушло за горизонт, оставив свое наследие по всему небу.
– Вечер сегодня амарантовый, – проговорила мама, любуясь небом. – Нет, амарант – не то слово.
– Он скорее карминный. И светло-вишневый, – добавила я.
Благодаря моей маме я могла назвать больше цветов, чем было известно всем моим знакомым, – мастерство, доставшееся от родителя-декоратора. Но в тот момент мне не хотелось говорить о разных оттенках розового и великолепных красках южнокалифорнийских закатов.
– Папа сказал, что ужин почти готов.
Я посмотрела на нее еще раз и задумалась: в какой момент она так изменилась? Когда начала запинаться в разговоре? Когда у нее появилась привычка прикрывать рот во время смеха, красить ногти светло-бежевым лаком вместо красного, а губы – прозрачной гигиенической помадой вместо темно-бордовой? Она все еще слушала Jefferson Airplane и Fleetwood Mac, все еще занималась медитацией по десять минут каждое утро, но, тем не менее, в какой-то момент все ее вещи потускнели до мягких оттенков розового.
Мои родители познакомились в Нью-Йорке, где они вели ту жизнь, которую оставили еще до моего рождения. Маме исполнилось двадцать, она ходила с выпрямленными волосами и носила
