style="font-size:15px;"> Оттого-то Антуан терялся и потел: он чувствовал ту незримую грань, что отделяет его от Филиппа и Ирис. Видел тонкую разницу, не имеющую отношения ни к полу, ни к сословию, ни к образованию, которая отличает настоящую элегантность от натужной элегантности выскочки. Антуан ощущал себя увальнем, тюфяком.
Первый раз Антуан начал обливаться потом в три ручья именно здесь, на этом балконе. Был майский вечер, они вместе любовались деревьями на авеню Рафаэль, и он, вероятно, ощутил себя таким несуразным, таким беспомощным перед величием деревьев, великолепием зданий, перед этими шикарными занавесками, что его внутренний термостат сломался, и он потек. Они заперлись в ванной и придумали объяснение: слишком резко открыл кран, так что залил и рубашку, и пиджак. В первый раз все поверили – а дальше как? Причем она еще больше полюбила его за это и пожалела: ведь и сама она здесь точно так же потела, вот только не явно, а в глубине души…
Тишину нарушал разве что шелест страниц: Шеф листал газету. «Что там поделывает моя курочка? – думал он с нежностью. – Интересно, в какой она позе сейчас: лежит небось на диване в гостиной, попкой кверху и смотрит какую-нибудь идиотскую комедию, ей такие нравятся. Или валяется в кровати, как пухлый блинчик, в той самой кровати, где мы сегодня с ней кувыркались… Так, стоп, прекрати немедленно! У меня встал, сейчас все заметят!» По приказу Зубочистки он надел облегающие серые брюки из тонкого габардина, которые лишь подчеркивали несвоевременную эрекцию. Это было так забавно, что он еле сдерживал смех и аж подскочил, когда к нему наклонилась Кармен:
– Сладости к кофе, мсье?
Она держала в руках блюдо, на котором были разложены маленькие пирожные с шоколадом, миндалем, карамелью.
– Нет, спасибо, Кармен, у меня задние зубы шатаются.
От этих слов Анриетту Гробз передернуло, шея ее напряглась. Шеф довольно ухмыльнулся. Не след ей забывать, за кого вышла замуж! Он не мог отказать себе в удовольствии напоминать об этом супруге от случая к случаю. Чтоб как-то выразить свой немой укор и обозначить невидимую границу между собой и Шефом, Анриетта Гробз подошла к Жозефине, по-прежнему стоящей у окна. Вульгарность этого человека – ее пожизненное наказание, ее вечный крест. Хотя она не спала с ним в одной кровати, не жила в одной комнате и не сидела в одном кабинете, ее не покидал страх заразиться от него, словно он был носителем опасного вируса! Только от отчаянья можно было выйти за этого мужлана! И притом здоров как бык! Вот, что ее особенно раздражало. Видя, как он силен и весел, она впадала в такую ярость, что у нее перехватывало дыхание и учащалось сердцебиение. Приходилось даже принимать успокоительное. Сколько еще терпеть? Она тяжко вздохнула и решила отыграться на дочери. Жозефина смотрела, как качаются деревья: поднялся легкий ветерок, душный вечер стал свежее.
– Иди сюда, детка, нам нужно поговорить, – сказала Анриетта, увлекая
