другого. Я не такая простофиля, как ты думаешь. Я приняла это, поняла, что ты старалась ради нас, я даже сочла бы твой поступок красивым и благородным, если бы ты все время не выставляла себя жертвой, не говорила бы обо мне с таким презрением, словно я жалкая неудачница… Мне надоело твое лицемерие, твоя ложь, твои скрещенные на груди руки и снисходительный тон… Ты мне нотации тут читаешь, а сама по сути занималась древнейшей профессией!
Потом обернулась к Шефу, который уже слушал не таясь:
– Прости меня, Шеф…
И глядя в его славное лицо с открытым от удивления ртом, смешное, но такое доброе лицо, она вдруг почувствовала ужасные угрызения совести и только растерянно повторяла:
– Прости меня, прости… Я не хотела сделать тебе больно…
– Полно, малышка Жози, я не вчера родился…
Жозефина покраснела. Она не хотела и слова о нем сказать, но не смогла сдержаться
– Как-то само вырвалось.
Ясно, вырвалось, никто и не сомневался. Тем временем ее мать, безмолвная и бледная, рухнула на диван и, обмахиваясь рукой как веером, закатила глаза, чтобы привлечь к себе внимание.
Жозефину передернуло от бешенства. Сейчас потребует стакан воды, выпрямится, попросит подушку под спину, примется стонать, дрожать и сверлить ее враждебным взором, в котором отразится давно всем известный текст: «Я столько для тебя сделала, и вот она, твоя благодарность, не знаю, смогу ли тебя простить, если ты хочешь моей смерти, ждать осталось недолго, лучше умереть, чем иметь такую дочь…» Она мастерски умела пробуждать у близких чувство жесточайшей вины, чтобы человек, дерзнувший возразить ей, растерялся и начал просить прощения. Жозефина не раз наблюдала, как она проделывала это сначала с ее отцом, потом с отчимом.
Надо срочно покинуть гостиную, посидеть с Кармен на кухне, прийти в себя. Сполоснуть лицо холодной водой, выпить аспирин. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Разбитой, но… счастливой, потому что впервые увидела себя настоящей, той самой Жозефиной, женщиной, которую она толком-то и не знала, с которой прожила сорок лет, практически не обращая на нее внимания, и с которой сейчас ей ужасно хотелось подружиться. Впервые эта женщина осмелилась противоречить матери, сказать то, что думала. По форме получилось не слишком-то элегантно, даже грубовато и сумбурно – тут не поспоришь, – но содержание порадовало ее безмерно. Теперь надо было закрепить успех этой новой женщины, и, подойдя к стенающей на диване матери, она добавила тихо, но твердо:
– Кстати, мама, запомни! Я никогда ничего у тебя не попрошу, ни единого гроша, ни единого совета. Справлюсь уж как-нибудь одна, без посторонней помощи, даже если мы с девочками будем дохнуть от голода! Вот тебе мое торжественное обещание: я больше не стану мяукать, как маленький бедный котенок, чтобы ты своими наставлениями вывела меня на верный путь. Перед тобой взрослая ответственная женщина, и я тебе это докажу.
Все, хватит, меня понесло, надо остановиться.
