же, совершенно бесцветным, в оттенках только лишь черного и серого, начиная от относительно светлого и до самого темного их тонов.
Да и не нужны уже были ее мертвому телу другие цвета.
Радоваться цвету неба или восхищаться зеленью травы она все равно не имела возможности, да ей это и не надо было уже вовсе. А чтобы найти средство утоления голода вполне достаточно было и только лишь наличия возможности отличать движущиеся, живые организмы, от таких же как и она сама, неживых, а попросту говоря трупаков.
В помещении с бетонным полом было сумрачно и относительно тихо.
Вентиляционные решетки с тихим свистом сквозили воздухом. Свет сочился откуда-то из коридора через паутину трещин и сколов на стеклянной металлической двери.
И где-то там, за разбитой дверью была добыча.
Она поняла это по едва заметному шороху, вдруг долетевшему до нее.
Что это было она не знала, не понимала, но сразу же двинулась на этот едва заметный звук.
Под ногами скрипели осколки стекол.
В коридоре она едва не зацепилась за перевернутый разбитый аппарат переливания крови, после чего просочилась через нагромождение больничных кушеток и кресел с перепачканными бурой кровью и следами от пуль матрасами.
Одна из поврежденных ламп дневного света на потолке время от времени сыпала искрами. Другие лампы напряженно гудели.
В какой-то момент она остановилась и замерла, чтобы понять, откуда именно из длинного больничного коридора со множеством выломанных дверей исходит звук.
И звук этот тут же повторился снова.
Кто-то негромко всхлипнул в одном из ответвлений коридора.
Она снова двинулась на этот звук и, всматриваясь в сумрак, замерла.
Это был ребенок.
Лет семи, не больше.
Он просто стоял посреди коридора, всхлипывал, мелко трясся от страха и негромко звал:
– Мама.
Она не понимала человеческую речь.
Ей также не было и понятно значение этого слова, она слышала только звук.
Любые сочетания звуков, произносимых живыми, не имели для нее теперь ровным счетом никакого значения и смысла. Впрочем, злобное шипение других трупаков она тоже не восприняла бы как речь именно потому, что не наделены ожившие мертвецы возможностью того общения, каким обладают живые.
В желании накинуться и вонзиться зубами в живую плоть, она приготовилась к прыжку.
Мальчишка не видел ее, просто стоял, сложив руки по швам так, будто в данный момент находился перед отчитывающим его за невыполненное домашнее задание строгим учителем.
В нетерпении она злобно зашипела.
– Мама, – только теперь обернулся на нее мальчик, и зрачки его глаз расширились от страха.
Ему следовало бы, наверное, бежать по коридору прочь, но
