разорвана еще до того, как появилась.
И все же я не соглашусь с биографами, которые пишут, что в детстве, проведенном в Луисвилле, мы испытали на себе физическое насилие. Во-первых, отец никогда специально не пытался сделать нам больно. Чаще всего мы с братом даже не замечали его оплеух – нарушали родительские запреты, не боясь того, что нам за это будет. Конечно, время от времени отец порол нас ремнем, но в сороковые-пятидесятые годы это не было чем-то из ряда вон выходящим, особенно в черных кварталах – ведь ты мог дорого поплатиться за нарушение закона. Повзрослев, Мохаммед понял, что отец хотел нам добра и делал все для нашего же блага. В районе, где мы жили, действительно было опасно разгуливать по улицам поздним вечером, и отец просто боялся, чтобы мы не оказались втянуты в какую-нибудь жуткую историю, которые зачастую случались по ночам. Уже тогда проблемы с наркотиками были нередким делом, не говоря о грабежах, драках и жестоких поножовщинах, – как отец двух темнокожих мальчиков папа много о чем переживал.
Более того, в пятидесятые в некоторых регионах Америки расовая вражда порой выливалась в открытые конфликты. Существовало огромное количество расистских группировок, особенно на юге страны, и они спровоцировали стычки. Луисвилла это тоже коснулось. Мы с Мохаммедом рано поняли, что означает другой цвет кожи. Темнокожие в нашем городе старались держаться вместе и жили в какой-то полуизоляции: в своих кварталах никто не сталкивался с серьезными неприятностями, в других же районах нас постоянно оскорбляли. Напряженность так и витала в воздухе, и того и гляди могли случиться неприятности.
Например, вот история, которая покажет, с какой дискриминацией мы сталкивались в детстве, – и это воспринималось как данность. Как-то раз мама возила восьмилетнего Мохаммеда в центр города, а когда они вернулись, брат был весь в слезах. Оказывается, он захотел пить и стоял перед магазином, прося воды, – только в том магазине не обслуживали темнокожих. Мама все равно зашла с ним внутрь, чтобы купить сыну что-нибудь попить, но, по ее словам, продавщица явно испугалась. Сказала, ее уволят, если она будет обслуживать «негров». Вот так, ребенок плакал и просто хотел пить, а его мать не могла купить обычной воды в магазине в родном городе. Все закончилось тем, что к маме с Мохаммедом подошел охранник и попросил их уйти из магазина, иначе дело примет серьезный оборот. Вступать в конфликты мама не любила, поэтому не стала поднимать шум, но тот случай – и множество других – постоянно напоминали нам с братом, что в родном городе мы считаемся людьми второго сорта. Именно наш цвет кожи определял, где мы можем поесть, где наш отец может работать, в каких парках нам разрешается играть и как с нами будут обращаться, если мы нарушим закон. В нашем с Мохаммедом сознании это засело надолго. Нам обоим казалось, что мама почти белая, но ее тем не менее считали «цветной». Постепенно мы привыкли к подобному отношению, но принять его так и не смогли. Мохаммед, например, постоянно спрашивал родителей, почему
