сказал третий.
Они говорили о лотерее. Отойдя метров на тридцать, Уинстон оглянулся – мужчины все еще страстно спорили. Лотерея с еженедельным розыгрышем огромных призов была единственным публичным мероприятием, которому пролы уделяли серьезное внимание. Возможно, для миллионов пролов лотерея была главной, если не единственной, причиной жить. Она была их радостью, их безумием, их лекарством, их стимулом хоть к какой-то умственной деятельности. Когда дело касалось лотереи, даже люди, которые едва умели читать и писать, оказывались способными к сложным вычислениям и потрясающим трюкам памяти. Была целая каста людей, которые зарабатывали на жизнь просто продажей систем закономерностей, прогнозов и счастливых амулетов. Уинстон не интересовался лотереями, которые проводило Министерство изобилия, но он знал (на самом деле, все в Партии знали), что призы были в значительной степени фиктивными. Реально выплачивались лишь небольшие суммы, главный же приз всегда выигрывали несуществующие люди. В отсутствие какого-либо реального сообщения между разными частями Океании устроить это было несложно.
Но если и была надежда, то только на пролов. Этой идеи нужно было и держаться. В принципе, это звучало вполне логично и разумно, и только когда вы смотрели на людей, проходящих мимо вас по тротуару, это становилось актом веры. Улица, на которую он свернул, спускалась вниз. У него было ощущение, что он уже бывал в этом районе раньше и что где-то неподалеку был выход на главную улицу. Откуда-то спереди доносился гул голосов. Улица сделала крутой поворот, а затем уперлась в лестницу, которая вела вниз в узкий переулок, где несколько торговцев скучали над прилавками с вялыми овощами. В этот момент Уинстон вспомнил, где находится. Переулок выходил на главную улицу, а на следующем повороте, менее чем в пяти минутах ходьбы, размещалась барахолка, где он купил записную книжку, которая теперь стала его дневником. В небольшом магазине канцелярских товаров неподалеку он купил насадку для перьевой ручки и бутылек с чернилами.
На мгновение он остановился наверху лестницы. На противоположной стороне переулка находился захудалый паб, окна которого, казалось, были словно припорошены инеем, а на самом деле просто покрыты пылью. Сгорбленный, но бодрый старик с белыми усами, торчащими вперед, как у креветки, толкнул распашную дверь и вошел в паб. Пока Уинстон стоял и смотрел на происходящее внизу, ему пришло в голову, что старик, которому, должно быть, по меньшей мере лет восемьдесят, на момент революции был зрелого возраста. Он и еще несколько человек, подобных ему, были последними живыми свидетелями канувшего в Лету мира капитализма. В самой Партии тоже осталась парочка людей, идеи которых сформировались еще до революции. В основном, старшее поколение было уничтожено во время больших чисток пятидесятых и шестидесятых годов, а те немногие выжившие уже давно запуганы до полной умственной капитуляции. Если и был еще жив кто-нибудь, кто мог бы правдиво описать жизнь в начале века, то это мог быть только прол. Внезапно отрывок из учебника
