Утро уходило в полдень, и солнце набирало силу, невиданную для осени. Земля парила, как летом, и вся жизнь, что таилась в траве и ветвях, готовилась заснуть или умереть, вдруг почувствовала нежданную перемену и застрекотала, зажужжала, задвигалась мириадами крохотных почти невидимых тел. Просыпался гнус – главный ужас и страдание лета, чудовище, крадущее у человека и зверя радость краткого тепла.
Ябто обрадовался гнусу.
Он подошел к реке и, зачерпнув пригоршней воду, омыл липкое лицо. В такой день, подумал широкий человек, от реки поднимаются слепни, и тут же сквозь шум воды услышал знакомый гул, проклинаемый каждым человеком тайги. Гнус и слепни доводят до бешенства оленей, способны загнать в болото даже лося…
– Хэ, – сказал широкий человек, – слышишь – звенит? Совсем плохо твое дело, парень, совсем плохо. Демон, который привел тебя сюда, не дает мне твоей крови – сам хочет. Паршивый у тебя дух, росомаха, а не дух… – И Ябто рассмеялся так, будто действительно был счастлив.
– Ну как тебе жить с ним?! – прокричал он весело. – Зачем? Зачем жить человеку, против которого само солнце?
А солнце стояло меж гор и било в голову жестокими стрелами.
И скоро запылало мое тело.
Сыновья вернулись с пустыми руками.
– Хотите бросить рукавицы на порог? – без злобы спросил Ябто. Прежняя радость не уходила от него.
– Совсем зверя нет, – виновато произнес Гусиная Нога, глядя в землю.
Блестящий, стоявший на своем извечном месте, на шаг сзади брата, громко шмыгнул носом.
– Видели кабаргу – ушла… – проговорил Ябтонга и замолк.
Мысль его уже не искала оправдания перед отцом – он увидел голое тело, облепленное гнусом, извивавшееся в путах тело, все силы которого уходили на то чтобы удержать крик. Это зрелище поглощало Ябтонгу, как болото.
Широкий человек, казалось, даже обрадовался позорной неудаче сыновей. Появился повод уйти, чтобы вернуться к разгару пиршества. Он надел колчан со стрелами, взял роговой лук и показал его мне.
– Дашь поохотиться?! – крикнул он и, не дожидаясь ответа, на который и не рассчитывал, сухо приказал сыновьям соорудить костер из перекрещенных стволов на поляне в двух десятках шагов от берега, чтобы дым защищал только их самих, но не доходил до заморыша и не мешал гнусу пировать.
– Хорошо, отец, хорошо, – подпрыгнул Ябтонга, понявший замысел отца, – все сделаем.
Старший сын уже собрался бежать, но Ябто схватил его за капюшон парки и произнес сурово:
– Знаю тебя, поэтому слушай внимательно. Когда вернусь, я не должен увидеть на нем ни одной раны, ни одного синяка. Ты понял меня?
– Понял, отец.
– И не смейте говорить с ним.
Широкий человек отпустил сына и, не оглядываясь, широко зашагал к лесу.
Он шел и жадно ловил звуки леса, надеясь различить в них
