его в гроб, а затем вынесли из роскошного имения с зажженными свечами, под звуки заунывных песен. Гроб внесли в семейный склеп Сфорца и оставили: «покойнику» предстояло провести там – в полной темноте и одиночестве – всю ночь.
На следующее утро его, почти лишившегося чувств, перенесли в соседний монастырь. Соблюдая суровые правила ордена, несколько последующих недель он провёл в уединении и молитве, полностью изолированный от всех людей, кроме своего наставника.
Трудно даже представить, какой отпечаток вся эта процедура оставила на бурном и чувствительном темпераменте молодого человека; точно известно одно: в процессе подготовительного этапа некто под именем Лоренцо Сфорца исчез; миру явился утомлённый и истощённый отец Франческо. Лицо этого нового монаха было испещрено морщинами, глаза впали, как у человека, который познал тайну загробного мира. Достигнув священнического сана, он добровольно вызывался принять служение, находившееся как можно дальше от родных мест, чтобы даже в этом разорвать связь с прошлым; а затем посвятил всю свою энергию пробуждению ленивых монахов своего ордена и невежественных крестьян.
Немного времени ему потребовалось, чтобы понять, – как понимает каждая ревностная душа, получившая божественное озарение, – что ни один смертный не в силах вдохнуть веры и собственных убеждений в другого человека. С горьким разочарованием и досадой он начал понимать, что будет бесконечно толкать в гору тяжёлый камень безразличия, ограниченности и животного чревоугодничества, которые его окружали; что на нём тяготеет проклятие Кассандры, обречённого вечно томиться и страдать от осознания ужасной правды, которая никого, кроме него, не интересует. Окружённый в своей прошлой жизни лишь образованными умами, теперь он не мог не испытывать невыносимой скуки, слушая исповеди людей, неспособных думать; людей, которых даже самые горячие увещевания не могли отвлечь от примитивных интересов физического существования.
Он устал от детских свар и раздоров монахов, от их ребячества, эгоизма и себялюбия, от безнадёжной пошлости их ума; был совершенно обескуражен их умением лгать и выкручиваться. Он всё сильнее погружался в уныние и безысходность, и всё суровее ограничивал свои физические потребности, надеясь, что страдания сократят его жизнь.
Но в первый же раз, когда из-за решетки исповедальни до его ушей долетел нежный голос Агнес и слова, полные неосознанной поэзии и гения, ему почудилось, что он услышал прекрасную музыку. Давно забытая дрожь пронзила его сердце; как будто невидимый ангел одним движением смахнул пыль с его ума и снял бремя с сердца.
Во время своей светской молодости он знавал женщин, и не одна чаровница вызывала в его сердце огонь, который сжигает человека изнутри и оставляет после себя лишь груду пепла. Естественно, что придя в монастырь, он оградил себя от женщин обетом безбрачия, как надёжной бронёй. Пропасть,
