за что в неприятность попадешь.
И зачем ей работу менять, если она в институт поступает?
– Тебя моя учеба интересует? Вот уж никогда не думала, – сказала вдруг Валя.
Насупившись, он пробормотал:
– Сама говорила, что учиться собираешься. Вот я и сказал.
– Ах, если так… – ответила Валя.
Они подошли к ее домику. Прощаясь, Максимов задержал Валину руку:
– Постоим.
Она прислонилась к ограде палисадника, устремив мимо Максимова безразличный взгляд.
Раньше Максимов не знал неудач в любви – он никогда не добивался ее. Его чувства были ограничены понятиями: нравится, не нравится. Он не слишком увлекался в первом случае и никогда не горевал во втором. Снисходительная шутливость была его обычной манерой в обращении с девушками. Теперь впервые он убедился, что его присутствие кого-то тяготит.
Сначала он решил прекратить бессмысленное ухаживание. «Это не про нас, нам что-нибудь попроще», – говорил он себе, укрепляясь в принятом решении. Но не мог порвать с Валей. И сейчас он не знал, что сказать ей. Он боялся и не хотел услышать ответ, который заранее предчувствовал.
– О чем будем говорить? – спросила Валя, продолжая смотреть мимо Максимова.
Он сказал:
– Может, ты не хочешь, чтобы я тебя провожал?
Она вскинула брови:
– Это никому не запрещено.
– Всякий может?
– Всякий меня не провожает. – Она поморщилась. – И потом, знаешь, поздно уже. Спокойной ночи.
– Ведь завтра опять в вечернюю.
– Нет, пора.
Она кивнула ему едва заметно, взбежала на крыльцо и скрылась за дверью.
На следующее утро Максимов проснулся поздно. Спешить некуда: сегодня ему во вторую смену.
Привычным движением он протянул руку к стулу, нащупал под одеждой часы.
Половина двенадцатого! Он скинул одеяло, сел на кровати, закурил.
Неслышный ветер раскачивал за окном гибкие верхушки тополей, их листья трепетали на солнце. Большая муха билась о стекло. За деревьями переливалась дальняя голубая лента Оки и чернело шоссе, ведущее на пристань.
Максимов вспомнил вчерашний разговор с Валей, поднялся, выбросил руки, потянулся, но обычного ощущения утренней бодрости не было.
Он оделся, собрал посуду и понес ее на кухню, где возле двух шипевших друг на друга примусов хлопотала Мария Федоровна, жена Тимошина.
Скрыв за громогласным приветствием некоторое смущение, Максимов открыл кран и поставил посуду под струю. Брызги полетели во все стороны.
Мария Федоровна легонько оттолкнула его от крана:
– Пусти уж, судомойка!
Он прислонился к окну, наблюдая за быстрыми движениями ее полных белых рук. Густые черные волосы, блестящие, гладко зачесанные, большим тугим узлом опускались на затылок.
